огромный алтарь, на котором должно приноситься в жертву,
беспрестанно и бесконечно, все, что живет...
— Граф Жозеф де Местр,
«Петербургские вечера...», I-II, 35, 1821.
Много есть «устарелых религиозных предрассудков» Востока, которые западные народы часто и неразумно осмеивают; но ни над чем не смеялись столь много и ничто не подвергалось такому полному пренебрежению, как уважение восточных народов к жизни животных. Любители мяса не могут симпатизировать тем, кто абсолютно отказывается от него. Мы, европейцы, представляем собой нацию цивилизованных варваров, и между нами и нашими предками, жившими в пещерах, которые высасывали кровь и костный мозг из невареных костей, лежит всего лишь несколько тысячелетий. Таким образом, вполне естественно, что те, кто столь мало ценит человеческую жизнь во время частых и несправедливых войн, не обращают никакого внимания на смертельную агонию животных и на ежедневное принесение в жертву миллионов невинных безобидных жизней; ибо мы слишком большие эпикурейцы, чтобы поглощать жаркое из тигров или крокодиловые котлеты, но желаем есть нежных ягнят и фазанов с золотыми перьями. Все это — единственное, чего следует ожидать в нашу эру крупповских пушек и научных вивисекторов. И совсем неудивительно, что дерзкий европеец будет смеяться над мягким индусом, который содрогается при одной только мысли об убийстве коровы, или же откажется симпатизировать буддисту или джайну, которые уважают жизнь любого чувствующего существа, от слона до комара.
Но если мясная пища становится жизненной необходимостью — «довод тиранов!» — среди западных народов; если в каждом большом городе, пригороде и деревне цивилизованного мира ежедневно должно погибать множество жертв в храмах, посвященных тому божеству, которое отрицал св. Павел и которому поклоняются люди, «чьим Богом является их желудок», — если всего этого и многого другого нельзя избегнуть в наш «век Железа», то кто же будет настаивать на том же «оправдании» в случае спортивной охоты? Рыбная ловля и охота — наиболее привлекательные «удовольствия» цивилизованной жизни — конечно являются наиболее предосудительными с точки зрения оккультной философии, и наиболее греховными в глазах последователей тех религиозных систем, которые имеют прямое отношение к эзотерической доктрине, то есть индуизма и буддизма. Есть ли какое-либо основание у приверженцев этих двух старейших в мире религий рассматривать представителей животного мира — от огромного четвероногого до бесконечно малого насекомого — как своих «младших братьев», сколь смехотворной ни казалась бы эта идея европейцу? Этот вопрос и будет подробно рассмотрен далее.
Сколь бы преувеличенным ни казалось это мнение, тем не менее ясно, что лишь немногие из нас способны без содрогания вообразить те сцены, которые каждое утро происходят на бесчисленных бойнях так называемого цивилизованного мира, или даже те сцены, которые ежедневно разыгрываются во время «охотничьего сезона». Первый солнечный луч еще не пробудил спящую природу, когда со всех сторон света приготовляются мириады гекатомб, чтобы приветствовать восходящее светило. Никогда языческий Молох не радовался таким крикам агонии своих жертв, как жалостные вопли, которые во всех христианских странах звучат каждый день с утра до вечера, подобно долгому гимну страдающей природы. В древней Спарте — чьи суровые граждане вряд ли были чувствительны к деликатным проявлениям человеческого сердца — ребенка, обвиненного в том, что он мучил животное для своего удовольствия, подвергали смерти, как того, чья природа до такой степени испорчена, что ему нельзя позволить жить. Однако в цивилизованной Европе, быстро прогрессирующей во всем, кроме христианских добродетелей, «сила» до сих пор остается синонимом «правоты». Абсолютно бесполезная, грубая практика убийства с чисто спортивной целью бесчисленного количества птиц и зверей нигде не сопровождается большей горячностью, чем в протестантской Англии, где милосердное учение Христа вряд ли сделало человеческие сердца более мягкими, чем во времена Нимврода, «великого охотника перед Богом». Христианская этика столь же легко перешла к парадоксальным силлогизмам, как и этика «язычников». Один спортсмен однажды сказал автору, что поскольку «ни один воробей не упадет на землю без воли Отца», тот, кто убивает ради спорта, скажем, сотню воробьев, сотню раз действует по воле своего Отца!
Жалкий жребий для бедных животных, превращенный рукой человека в неумолимую неизбежность. Разумная душа человеческого существа рождается по-видимому для того, чтобы стать убийцей неразумной души животного — в полном смысле этого слова, так как христианская доктрина учит, что душа животного умирает вместе с его телом. Не может ли легенда о Каине и Авеле иметь двойной смысл? Взглянем еще на одно бесчестье нашего культурного века — научные бойни, называемые «комнатами для вивисекции». Войдем в одно из таких помещений в Париже и посмотрим на Поля Берта или кого-либо другого из тех людей — которых так справедливо называют «учеными мясниками института» — за их ужасной работой. Я могу привести убедительное описание, сделанное очевидцем, который тщательно изучал modus operandi [способ действия] таких «экзекуторов», хорошо известным французским писателем:
Вивисекция, — говорит он, — это специальность, в которой пытка, научно используемая нашими палачами-академиками, применяется в течение дней, недель и даже месяцев к жилам и мышцам одной и той же жертвы. Он (мучитель) использует любой вид оружия, проводит свой анализ перед безжалостной аудиторией, каждое утро распределяет свою задачу сразу между десятью учениками, один из которых работает с глазом, другой — с ногой, третий — с головным мозгом, четвертый — с костным мозгом; и их неопытным рукам удается тем не менее к ночи, после тяжелой дневной работы, обнаружить целостность живого трупа, который им приказали расчленить, и вечером его тщательно убирают в погреб для того, чтобы с раннего утра с ним снова можно было работать, если в жертве сохранится, конечно, хотя бы капля жизни и чувствительности. Мы знаем, что сторонники закона защиты животных пытались протестовать против этой мерзости; но Париж показал себя более безжалостным, чем Лондон и Глазго.1
И все же эти джентльмены хвастаются тем, какую великую цель они преследуют, и какие огромные тайны открываются с их помощью.
Ужас и ложь! — восклицает тот же автор. — Относительно таких тайн (за исключением того, что касается локализации способностей и движений в головном мозгу) мы знаем лишь об одной тайне, которая принадлежит им по праву: тайна увековеченного мучения, по сравнению с которым ужасный естественный закон аутофагии [взаимного поедания], ужасы войны, жертвы спортивной охоты, страдания животного под ножом мясника, — все это ничто! Слава нашим людям науки! Они превзошли все известные формы мучений и останутся навсегда, без какого-либо соперничества, королями искусственного страдания и отчаяния!2
Обычное оправдание убийства, и даже легального мучения животных, — такого как вивисекция, — это один-два стиха из Библии, и их плохо усвоенный смысл, искаженный так называемой схоластикой, представленной Фомой Аквинским. Даже де Мирвиль, этот горячий защитник прав церкви, называет такие тексты — «наполненными библейской терпимостью, навязанными, как и многое другое, Богом после потопа и вызванными упадком нашей силы». Как бы это ни было, такие тексты откровенно противоречат другим текстам той же Библии. Человек, который ест мясо, спортсмен и даже вивисектор (если последний верит в творение и Библию),— все они обычно цитируют для своего оправдания тот стих из Бытия, где Бог дает дуальному Адаму власть «над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всякими животными, пресмыкающимися по земле» (Бытие, I, 28), и таким образом, как это понимает христианин, он дает ему власть над жизнью и смертью каждого животного на земном шаре. Более философичные брахман и буддист могли бы ответить на это: «Это не так. Эволюция начинает лепить будущие человечества внутри самых низших ступеней бытия. Поэтому, убивая животное, или даже насекомое, мы останавливаем прогресс единого целого по направлению к его конечной цели в природе — ЧЕЛОВЕКУ»; и на это изучающий оккультную философию может сказать «Аминь», добавляя, что это не только задерживает эволюцию единого целого, но и мешает тому, чтобы возникла последующая, более совершенная человеческая раса.
Кто из оппонентов прав, кто из них более логичен? Ответ зависит, конечно, прежде всего от личных верований посредника, избранного для решения этого вопроса. Если он верит в (так называемое) творение, то в ответ на простой вопрос: «Почему убийство человека должно рассматриваться как самый ужасный грех против Бога и природы, а убийство миллионов живых существ просто как спорт?» — он выдаст ответ: «Поскольку человек создан по образу Бога и смотрит вверх на своего Творца и место своего рождения — небеса (os homini sublime dedit), а взор животного направлен вниз, на место своего рождения — землю; ибо сказал Бог: «Да произведет земля душу живую по роду ея, скотов, и гадов, и зверей земных» (Бытие I, 24)». И кроме того, «поскольку человек имеет бессмертную душу, а немая тварь не обладает бессмертием, и после смерти не проживает даже малого времени».
На это неискушенный мыслитель мог бы ответить, что если Библия должна быть авторитетом для нас в этом деликатном вопросе, то в ней не в большей степени содержится доказательство того, что место рождения человека находится на небесах, чем то же в отношении земных тварей, — как раз наоборот: в Бытие мы находим, что если Бог создал «человека» и благословил «их» (Бытие I, 27-28), то он же создал «огромных рыб» и «благословил их» (21-22). Более того, «создал Господь Бог человека из праха земного» (II, 7); и «прах» — это, конечно, размельченная земля? Соломон, король и проповедник, является общепризнанным авторитетом и мудрейшим из библейских мудрецов; и он высказывает ряд истин в Екклезиасте (гл. III), которые следует использовать до сих пор при любом обсуждении этого вопроса.
«Чтобы они [сыны человеческие] видели, что они сами по себе — животные» (стих 18) ... «участь сынов человеческих и участь животных — участь одна ... и нет у человека преимущества перед скотом» (стих 19) ... «Все идет в одно место: все произошло из праха, и все возвратится в прах (стих 20). «Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?» (стих 21).
Воистину, «кто знает»! Во всяком случае, не наука и не «божественная школа».
Если бы целью этих строк была проповедь вегетарианства на основании авторитета Библии или Веды, то это было бы очень легкой задачей. Ибо, если это верно, что Бог дал дуальному Адаму, — «мужчине и женщине» главы I Бытия,— (который имел мало общего с нашим «предком-подкаблучником» из главы II), «власть над всяким живым существом», однако нигде мы не найдем, чтобы «Господь Бог» повелел Адаму, или кому-либо другому, поедать живые творения или убивать их из спортивного интереса. Как раз наоборот. Ибо указывая на растительное царство и «плод древесный, сеющий семя», Бог говорит совершенно ясно: «вам [людям] сие будет в пищу» (I, 29).
Первые христиане столь ревностно воспринимали эту истину, что в течение первых веков нашей эры они никогда не ели мяса. В «Octavio» Тертуллиан пишет Минуцию Феликсу: «нам не позволено ни быть свидетелями, ни даже слушать рассказы об убийстве, мы — христиане, и отказываемся пробовать пищу, к которой могла быть примешана кровь животного».
Автор этих строк не проповедует вегетарианство, просто защищая «права животных», но пытается показать ошибочность непризнания таких прав, опираясь на авторитет Библии. Кроме того, спорить с теми, кто рассуждает исходя из целого ряда ошибочных интерпретаций, было бы совершенно бесполезно. Тот, кто отрицает учение об эволюции, всегда будет идти по дороге, вымощенной препятствиями; поэтому мы никогда не согласимся с тем, что это в большей степени согласуется с фактами и логикой, чем рассмотрение физического человека просто как сознательный образец животного, а духовное эго, которое информирует его, — как принцип, находящийся на полпути между душой животного и божеством. Было бы бесполезно говорить ему, что если он не примет не только те стихи, которые он цитирует в качестве своего доказательства, но и Библию в целом, в свете эзотерической философии, которая примиряет целый ряд противоположностей и положений, кажущихся абсурдными, в ней,— он никогда не получит ключ к истине; — ибо он не поверит ей. Библия, в целом, изобилует милосердием к людям и добротой и любовью к животным. Оригинальный еврейский текст главы XXIV книги Левит переполнен этим. Вместо стихов 17 и 18, так переведенных в Библии: «Кто убьет скотину, должен заплатить за нее, скотину за скотину» в оригинальном тексте говорится: «жизнь за жизнь», или, скорее, «душу за душу», нефеш такхат нефеш.3 И если суровость закона не доходила до такой меры, как убийство (как в Спарте, человеческая «душа» за «душу» скота), — все же, хотя он и заменял убитую душу душой живущего существа, на виновного налагалось тяжелое добавочное наказание.
Но это еще не все. В Исходе покой праздного дня распространялся на скот и других животных:
«День седьмой — суббота ... не делай в оный никакого дела ни ты, ни ... скот твой»; (XX, 10); и праздный год «...в седьмой [год] оставляй ее [землю] лежать в покое ... чтобы отдохнул вол твой и осел твой» (XXIII, 10, 12),
— эта заповедь, если она что-либо означает, показывает, что даже животные не были исключены древними евреями из участия в поклонении их божеству, и что это участие во многих случаях происходило наравне с самим человеком. Многие вопросы происходят из непонимания, что «душа», нефеш, совершенно отлична от «духа», руах. И все же ясно утверждается, что «Бог вдохнул в ноздри (человека) дыхание жизни и человек стал живой душой», нефеш, не в большей и не в меньшей степени, чем животное, ибо душа животного также называется нефеш. И только благодаря развитию душа становится духом, и оба они являются ступенями, более низкой и более высокой, одной и той же лестницы, основа которой — Универсальная Душа, или дух.
Это утверждение испугает тех добрых мужчин и женщин, которые, хотя многие из них и могут любить своих кошек и собак, все же слишком привержены учениям своих уважаемых церквей, всегда признающих его ересью. «Неразумная душа собаки или лягушки божественна и бессмертна так же, как и наши собственные души?» — безусловно, воскликнут они, но именно так и обстоит дело. И сказал так — не скромный автор сей статьи, но такой авторитет для всех добрых христиан, как король проповедников — св. Павел. Наши оппоненты, которые с таким негодованием отказываются выслушивать аргументы современной или эзотерической науки, все же могли бы с большей доброжелательностью прислушаться к тому, что сказали по этому вопросу их собственные святые и апостолы; кроме того, правильная интерпретация их слов должна быть дана не теософами и не их оппонентами, но тем, кто был столь же добрым и набожным христианином, таким как, например, другой святой — Иоанн Хризостом — тот, кто объяснил и прокомментировал послания Павла, и кто пользуется высшим уважением у богословов обеих церквей, римско-католической и протестантской. Христиане уже обнаружили, что экспериментальная наука не на их стороне; они могли бы быть еще в большей степени неприятно удивлены обнаружив, что никакой индус не мог бы защищать жизнь животных серьезнее, чем это делает св. Павел в послании к римлянам. Индус, по существу, призывает к милосердию к бессловесному животному только исходя из доктрины о перевоплощении и, следовательно, из сходства принципа, или элемента, который одушевляет и человека, и животное. Св. Павел идет дальше: он показывает животное надеящимся и живущим в ожидании такого же «освобождения от оков разложения», как и любой добрый христианин. Это ясное выражение великого апостола и философа будет цитироваться в дальнейшем, и будет показано его истинное значение.
Тот факт, что столь многие толкователи — отцы церкви и средневековые схоластики — пытались обойти истинное значение слов св. Павла — это доказательство, направленное не против их внутренней интуиции, но скорее против уверенности теологов, чья непоследовательность и будет показана в этом разделе. Но некоторые люди до конца поддерживают их предположения, какими бы ошибочными они ни были. Другие, осознав свою ранее допущенную ошибку, как Корнелий Лапид, приносят бедным животным amende honorable [публичное извинение]. Рассуждая о той области, которая отведена природой животным в великой драме жизни, он говорит: «Цель всех творений — это служба человеку. Следовательно, вместе с ним (своим хозяином), они ожидают своего воскресения» — cum homine renovationem suam expectant.4 «Служение» человеку конечно не может означать пытки, убийства, бессмысленные расстрелы и другого рода злодеяния; в то же время совершенно не нужно объяснять слово «воскресение». Христиане понимают под ним телесное воскресение после второго пришествия Христа; и ограничивают его людьми, исключая животных. Изучающие Тайную Доктрину объясняют его как последующее воскресение и усовершенствование форм на шкале объективного и субъективного бытия, и в течение длинной серии эволюционных трансформаций от животного к человеку и выше...
Это положение, конечно, будет снова с негодованием отвергнуто христианами. Нам будут говорить, что это совсем не то, что объясняет им Библия, и что это утверждение никогда не будет иметь смысла. Бесполезно настаивать на этом. Много было повлекших горькие последствия ошибочных интерпретаций того, что люди приветствовали как «Слово Божье». Предложение «проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих» (Бытие IX, 25), — породило столетия страданий и незаслуженных мучений несчастных рабов — негров. Именно духовенство Соединенных Штатов противостояло борьбе против рабства с Библией в руках. Однако доказано, что рабство всегда было причиной упадка любой страны; и даже гордый Рим пал, поскольку «большинство в древнем мире составляли рабы», — как справедливо отмечает Геер. Но во все времена даже лучшие и наиболее образованные христиане были столь сильно пропитаны множеством ошибочных толкований Библии, что даже один из их величайших поэтов, защищая право человека на свободу, лишает бедных животных такого права.
Бог дал нам власть над царствием природы:
Животные на суше, рыбы в море и птицы в небе
Служить нам будут вечно по воле высшей;
Но власть над человеком человеку Он не дал,
За собой оставив право карать и миловать,
И кроме Бога над нами быть не может никого.
— говорит Мильтон.
Но, подобно убийству, ошибка «всплывет», и неизбежно обнаружится несоответствие, независимо от того, говорят ли ошибочные заключения за или против относительно этого заранее осужденного вопроса. Оппоненты восточного филозоизма дают своим критикам сильное оружие, опровергающее их аргументы посредством такого несовпадения между предпосылками и заключениями, между постулированными фактами и сделанными выводами.
Наша задача состоит в том, чтобы пролить луч света на этот исключительно серьезный и интересный предмет. Писатели католической церкви для того, чтобы подтвердить множество чудесных воскрешений животных, произведенных их святыми, сделали их предметом бесконечных дебатов. По мнению Боссюэ «душа в животных — это наиболее трудный и наиболее важный из всех философских вопросов».
Противостоя церковной доктрине о том, что животные, хотя и не являющиеся бездушными, не имеют в себе постоянной или бессмертной души, и что принцип, который оживляет их, умирает вместе с телом, — интересно понять, каким образом ученые и церковные богословы согласуют это утверждение с тем, что животные могут быть воскрешенными, и часто были воскрешены чудесным образом.
Будучи лишь слабой попыткой (ибо более полная потребовала бы написания многих томов), данный очерк имеет целью убедить людей, показывая непоследовательности схоластических и теологических интерпретаций Библии, в преступности отбирания жизни у животных, особенно со спортивными целями и ради вивисекции. Его цель состоит в том, чтобы, во всяком случае, показать, что как бы абсурдно не было мнение о том, что человек или животное могут быть воскрешены после того, как жизненный принцип навсегда покинул тело, такие воскрешения — если они действительно происходили — были бы не в большей степени невозможны в случае бессловесного животного, чем в случае человека; ибо или оба они наделены природой тем, что неопределенно называется нами «душой», или ни один ни другой не обладают ею.
II
Что за странное существо — человек! что за хаос, что за
субъект всяческих противоречий! опытный судья всего сущего
и в то же время слабый земной червь! величайшее хранилище и
страж истины, и в то же время простое скопище неопределенностей!
слава и скандал вселенной!
Блез Паскаль
Перейдем далее к тому, каковы взгляды христианской церкви на природу души в животном, и рассмотрим, каким образом она примиряет противоречия между воскрешением умершего животного и предположением, что его душа умирает вместе с ним, и опишем некоторые чудеса, связанные с животными. По-видимому, прежде чем будет нанесен последний и решительный удар по тому эгоистическому учению, которое стало столь отягощенным грубой и немилосердной практикой по отношению к бедным животным, читатель должен познакомиться с колебаниями самих отцов церкви в отношении правильной интерпретации слов, высказанных по этому вопросу апостолом Павлом.
Любопытно отметить, как карма двух из наиболее неутомимых защитников латинской церкви — Муссо и де Мирвиля, в работах которых содержатся записи о нескольких чудесных событиях — снабдила их оружием, используемым сейчас против их же искренних, но исключительно ошибочных взглядов.5
Поскольку в будущем предстоит великая битва между «сотвористами», или христианами, а также всеми, верящими в особое творение и личного бога, и эволюционистами, или индусами, буддистами, всеми свободомыслящими и, наконец, большинством людей науки, — то разумно было бы пересмотреть их позиции.
1). Христианский мир постулирует свое право на жизнь животных: во- первых, исходя из вышецитированных библейских текстов и более поздних схоластических интерпретаций этих текстов; и во-вторых, основываясь на предполагаемом отсутствии у животных чего-либо подобного божественной или человеческой душе. Человек переживает смерть, а животное — нет.
2). Восточные эволюционисты, исходящие в своих выводах из своих великих философских систем, считают греховным по отношению к деятельности природы убивать какое-либо живое существо по причинам, изложенным на предыдущих страницах.
3). Западные эволюционисты, вооруженные последними открытиями науки, не обращают внимания ни на христиан, ни на язычников. Некоторые ученые верят в эволюцию, другие — нет. Тем не менее все они соглашаются в одном: в том, что физическое точное исследование не дает оснований предполагать, что человек наделен бессмертной божественной душой в большей степени, чем собака.
Таким образом, тогда как азиатские эволюционисты ведут себя по отношению к животным в точном соответствии со своими научными и религиозными взглядами, ни церковь, ни материалистическая школа науки, не обнаруживают логики при практическом применении своих теорий. Первая из них поучает, что каждое живое существо специально создано Богом, так же как создается человеческий ребенок, и что от рождения до смерти оно находится под неустанной заботой мудрого и благого Провидения, и в то же время позволяет низшим творениям иметь лишь временную душу. Последняя, рассматривая и человека, и животное, как бездушный продукт до сих пор неоткрытых естественных сил, все же на практике создает пропасть между ними обоими. Человек науки, наиболее последовательный материалист, занимающийся вивисекцией на живом животном с полным бесстрастием, все же содрогнулся бы при мысли о том, чтобы нанести увечье (не говоря уже о том, чтобы замучить до смерти) своему собрату. Среди тех крупных материалистов, которые имели наклонность к религии, нельзя найти никого, кто показал бы себя последовательным и логичным в определении истинного морального статуса животного и прав человека на него.
Далее следует привести ряд примеров для подтверждения выдвинутых обвинений. Обращаясь к серьезным и образованным умам, следует отметить, что взгляды разных авторитетов, цитируемых здесь, не являются незнакомыми читателю. Поэтому будет достаточно дать лишь короткие извлечения из некоторых выводов, к которым они пришли, начиная с представителей церкви.
Как уже отмечалось, церковь требует веры в чудеса, совершенными ее великими святыми. Среди различных чудес мы выберем сейчас лишь те, которые непосредственно относятся к нашему вопросу, то есть чудесные воскрешения умерших животных. Тот, кто наделяет человека бессмертной душой, независимой от тела, которое она одушевляет, легко может поверить, что посредством некоторого божественного чуда душа может быть вызвана и погружена обратно в то жилище, которое она оставляет, по-видимому, навсегда. Но как он может принять ту же возможность в случае животного, поскольку его вера учит его, что животное не имеет независимой души, так как она исчезает вместе с телом? В течение двухсот лет, начиная с Фомы Аквинского, церковь авторитетно учила, что душа животного умирает с его организмом. Что же тогда вызывается обратно в тело и оживляет его? Именно в этом самом месте схоластики включаются в решение проблемы и примиряют непримиримое.
Они начинают с того, что чудеса воскрешения животных многочисленны и так же хорошо документированы, как «воскрешение Господа нашего Иисуса Христа».6 Болландисты приводят бесконечное число примеров такого рода. Отец Бьюрини, агиограф7 XVII века, шутливо замечает о дрофах, воскрешенных св. Реми:
Мне могут сказать, без сомнения, что я сам — гусь, если я доверяю таким историям о «синей птице». В таком случае я отвечу шутнику и скажу, что если он оспаривает это, то он должен вычеркнуть их жизни св. Исидора Испанского утверждение о том, что он воскресил после смерти лошадь своего хозяина; из жизнеописания св. Николая Толентинского — то, что он вернул жизнь куропатке вместо того, чтобы съесть ее; из биографии св. Франциска — то, что он вытащил из печи ягненка, которого жарили, и оживил его, и что варившиеся рыбы, которых он оживил, начали плавать в кипятке; и т. д., и т. д. Кроме того, этот скептик должен был бы обвинить более ста тысяч очевидцев — среди которых, по крайней мере, немногие должны были иметь здравый смысл — в том, что они или лжецы, или простофили.
Гораздо более высокий авторитет, чем отец Бьюрини, — папа Бенедикт (Бенуа) XIV, подтверждает вышеприведенные высказывания. Кроме того, имена очевидцев воскрешения — св. Сильвестра, Франсуа де Поля, Северина из Кракова и множества других — упоминаются у болландистов. «Он лишь добавляет», — говорит кардинал де Вентура, цитирующий его, — «что для того, чтобы это можно было полностью признать воскрешением, требуется идентичное и количественное воспроизведение формы,8 а также материала умершего существа; а поскольку эта форма (или душа) животного исчезает вместе с его телом, в соответствии с учением св. Фомы, то в каждом таком случае Бог должен создать для совершения чуда новую форму для воскрешаемого животного; отсюда следует, что воскрешенное животное не полностью идентично с тем, кем оно было до смерти (non idem omnino esse)».9
Все это выглядит очень похожим на одну из магических иллюзий. Хотя проблема и не становится совершенно ясной, можно сделать следующее заключение: принцип, который одушевляет животное в течение жизни, называемый душой, умирает или разрушается после смерти тела, и другая душа — «некий вид бесформенной души», как говорят нам папа и кардинал — создается с целью совершения чуда Богом; кроме того, эта душа отличается от души человека, которая представляет собой «независимую, эфирную и вечно длящуюся сущность».
Помимо естественного возражения по поводу того, что «чудо» совершается святым, поскольку это просто Бог стоит за его спиной и «создает» с целью своего прославления совершенно новую душу так же, как и новое тело, — все учение томистов10 открыто для возражений. Ибо, как разумно замечает Декарт: «Если душа животного столь отлична (в своей нематериальности) от своего тела, мы полагаем, что едва ли возможно не рассматривать ее как духовный принцип — то есть, как нечто разумное».
Вряд ли нужно напоминать читателю, что Декарт рассматривал животное просто как автомат, «хорошо заведенный часовой механизм», согласно Мальбраншу. Поэтому тот, кто принимает теории Декарта о животных, должен одновременно принимать и взгляды современных материалистов. Ибо, поскольку такой автомат способен иметь чувства, такие как любовь, благодарность и т. д., и, несомненно, наделен памятью, — все такие качества должны быть «свойствами материи», как учит нас материализм. Но если животное является «автоматом», то почему не человек? Точные науки — анатомия, физиология и т. п.— не находят ни малейшей разницы между телами животных и человека; и кто знает, — справедливо вопрошает Соломон, — поднимается ли дух человека кверху намного выше, чем дух животного? Таким образом, метафизика Декарта столь же непоследовательна, как и всякая другая.
Но что скажет на это св. Фома? Позволяя животному иметь душу (anima) и объявляя ее нематериальной, он в то же самое время отказывается признать духовные качества в ней. Он говорит: «В таком случае, следовало бы предполагать в ней разумность — специфическое свойство, присущее только душе человека». Но поскольку на четвертом Латеранском Соборе было решено, что «Бог создал две отдельные субстанции — телесную (mundanam) и духовную (spiritualem)», и что нечто невещественное должно быть по необходимости духовным. Св. Фома должен был прибегнуть к помощи некоего компромисса, который можно не называть уловкой только потому, что это было сделано святым. Он говорит: «Эта душа животного — не дух, и не тело; она имеет промежуточную природу».11 Это очень неудачное утверждение. Ибо в другом месте св. Фома говорит, что «все души — даже души растений — имеют субстанциональную форму своих тел»; и если это верно для растений, то почему не для животных? Очевидно, что она не является ни «духом», ни чистой материей, но состоит из того вещества, которое св. Фома называет «промежуточной природой». Но почему, находясь на правильном пути, надо отрицать ее возможность переживания смерти, не говоря уж о ее бессмертии? Это противоречие столь вопиющее, что де Мирвиль в отчаянии провозглашает: «Здесь мы находимся в присутствии трех субстанций, а не двух, как это установлено Латеранским Собором!»; и он продолжает спорить, в той мере, насколько осмеливается, с «ангельским доктором».