Лет 120 тому назад горные инженеры открыли и разведали несметные богатства в бескрайней донецкой степи. Легенда гласит, что невыносимо жарким июльским днем в выжженной солнцем донельзя обезвоженной степи инженеры увидели черного суслика. Далекие от зоологии, они, желая понять, почему его шкурка такой странной окраски, изловили суслика и выяснили, что он черный не сам по себе, а всего лишь испачкан угольной пылью.
Рабочие экспедиции раскопали нору перепуганного грызуна и уже на метровой глубине наткнулись на пласт отменного антрацита. Это и положило начало разработкам угольных месторождений в Донецком кряже. Работа тогдашних шахтеров была тяжелей и опасней, чем современных. В штольнях спинами да плечами кровлю подпирали, словно атланты древнегреческие, а на поверхности гнули те же спины перед начальством. Пахал люд на ниве угольной (недаром до сих пор угольные пласты называют полями) и не боялся никаких опасностей подземных. А вот роптать на господ опасался.
Нашелся тогда мужик, говорят, из казаков донских, который осмелился потребовать у хозяина шахты прибавки к жалованью, улучшения условий труда и социальных, выражаясь современным языком, гарантий. Выслушал его капиталист доброжелательно, даже водочки холодной приказал поднести, а потом велел схватить смутьяна и замуровать (на шахтерском языке «забутовать») в самом глубоком тупике шахты. И холуи в точности исполнили слово хозяйское. Заживо похоронили бунтаря в дальнем забое. Ныне никто уже не помнит, ни где был тот забой, ни имени казака. А фамилия его осталась, все знают, что это был Шубин.
Долгое время обходили мужики то проклятое место, крестом дубовым его закрыли, на молебен за упокой души безвинно убиенного денег собрали. Но не упокоилась душа Шубина. Ни революции, ни войны не коснулись его, замурованного под землей. Ходит с той поры мертвец по шахтам, кому-то помогает, предупреждая о взрывах, обрушениях, внезапных выбросах угля, породы или газа да прочих бедах, а кого-то губит безжалостно. До поры, до времени слушал я эти рассказы с улыбкой…
Был я помощником командира Оперативного взвода военизированной горноспасательной части (ВГСЧ). Мы проводили плановую проверку состояния средств пожаротушения на «Октябрьской». Конечно же, нашли там некоторые нарушения правил безопасности, но не столь принципиальные, чтобы останавливать работу участка и лишать проходчиков премии. Выполнив привычную рутинную работу, я вернулся на приемную площадку уклона, нашел там две доски и устроил из них подобие лежанки. До конца смены оставалось три часа, можно было, укутавшись в брезентовую куртку, вздремнуть под бормотание трубы вентилятора.
Перед сном решил перекусить. Достал из огромного кармана брезентовых брюк краюху хлеба, кусок колбасы, луковицу, яйцо, яблоко и карамельку, выложил эти «разносолы» перед собой на газету. Но только я взял хлеб, замигал и погас мой светильник. Оставалось высказаться по этому поводу как можно не цензурней, что я и сделал. Вдруг весьма ограниченное пространство выработки осветилось необычным фосфорическим светом, тихо так стало, как в заброшенном тупиковом забое. Необъяснимая жуть и холод пробрались за пазуху. Да что там, даже крысы прекратили возню под деревянным настилом.
Я огляделся и увидел, что на приемную площадку из темного хода шахты вышел коренастый мужик в льняной рубахе и домотканых штанах. Без каски, хоть это категорически запрещено техникой безопасности. В левой руке он держал керосиновую лампу. Я такую только в музее видел. Она-то и излучала этот странный свет. Я ничего не понимал. Но признаваться в смятении чувств мне, офицеру ВГСЧ, не хотелось, и я дрожащим, но почти бодрым голосом обратился к злостному нарушителю правил техники безопасности:
— Браток, ты где каску оставил? А светильник такой откуда взял?
Мужик в ответ лишь почесал окладистую пыльную бороду заскорузлыми черными, похожими на корни дерева, пальцами. Он молча переступил через мои ноги, остановился и долго смотрел в сторону забоя, где работали проходчики. Потом с надрывом вздохнул. Но какой это был вздох! Казалось, что вздохнул не один мужик, а вся шахта. Стальная арочная крепь затрещала, сверху посыпалась порода. А Шубин (я уже понял, что это был он) повернулся и вновь ушел в жерло шахты. Вскоре свечение погасло, зато сам собой включился мой светильник. Я направил луч в ту сторону, куда ушел Шубин, но пыльный воздух был непроницаем.
— Не к добру это, надо людей наружу выводить, — почему-то вслух сказал я и, бросив еду, заторопился в забой.
«Стоп! А что я скажу проходчикам? Что видел Шубина, и теперь бригаде надо бросать работу и удирать? Шахтеры не поверят, засмеют», — подумал я, но тотчас нашел верное решение.
В забое меня первым заметил и узнал горный мастер. Он шагнул навстречу и подчеркнуто вежливо (видно, надоел я им со своими придирками) спросил:
— Что-то еще, командир?
— Да. Я измерил концентрацию метана под кровлей, она превышает предельно допустимую. Значительно превышает. Себя и людей не хочешь погубить, мастер? Тогда выходим отсюда.
— Да ты шо, инспектор, я только что мерил, было меньше половины процента! — прорычал подошедший звеньевой.
— Рекомендую вам во избежание официальных неприятностей смягчить тон, отказаться от «ты шо» и перейти на «Вы». Не забывайте, что перед Вами инспектор ВГСЧ. А теперь — или вы отключаете все электропитание на участке и выводите бригаду, или я звоню диспетчеру и официально приостанавливаю работы до конца смены. Не волнуйтесь, через полчаса забой проветрится, и вы вернетесь к работе. Однако время пошло. Приказываю покинуть забой. И чтобы быстро!
Речь возымела действие, и через пару минут восемь весьма и весьма озлобленных проходчиков, матерясь и неласково поглядывая в мою сторону, двинулись прочь от забоя. Не успели мы дойти до камеры ожидания, как в забое раздался гул, потом грохот обвала и стон металла. Густой горячий воздух ударил нам в спины и понесся дальше.
Через минуту все стихло, а мы некоторое время молча смотрели на свою несостоявшуюся братскую могилу.
— А еду мы с собой не забрали, — сказал молодой шахтер, отплевываясь от пыли. — И моя новая куртка там осталась. Может, после откопаем,а?
Он, видимо, еще не отошел от потрясения и говорил невпопад, лишь бы не молчать.
— Ну, что, Данила-мастер, сам звони диспетчеру, сообщай обстановку. И скажи, что здесь я, офицер ВГСЧ, — сказал я горному мастеру.
Он кинулся к телефону, долго разговаривал, а когда вернулся, спросил:
— Скажите, газа ведь в забое не было?
— Не было, мастер, не было. Ты ни в чем не виноват.
— Но как вы догадались, что будет выброс?
— Предчувствие, подкрепленное немалым опытом службы. Много чего повидал.
Не рассказывать же ему о встрече с Шубиным!
Вот такая история. С тех пор я Шубина не встречал. Обидно только, что ни в тот день, ни через неделю мною спасенные мне даже «Спасибо» не сказали.
