НЕКРОМАНТИЯ В ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ И РИМЕ

Добро пожаловать на наш форум!
Аватара пользователя
ΙΠΣΙΣΣΙΜΥΣ
Магистр Основатель Проекта ОТЗ
Магистр Основатель Проекта ОТЗ
Сообщений: 40250
Зарегистрирован: 19 апр 2013, 23:57

НЕКРОМАНТИЯ В ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ И РИМЕ

Сообщение ΙΠΣΙΣΣΙΜΥΣ »

Традиционные обряды эвокации

В части III мы сосредоточимся на методологической стороне некромантии. В исследовательских целях можно выделить три широких категории методов, хотя они во многом пересекаются друг с другом. Во-первых, основной и чаще всего встречающийся в описаниях методологический подход — это простая эвокация, или вызывание духов, впервые упомянутое в «Одиссее» (данному методу и посвящена эта глава). Вторая группа методов — это встречающиеся в греческих магических папирусах некромантические разновидности леканомантии и лихномантии1 (глава 12); в подобных практиках обычно пользовались помощью мальчиков-медиумов, чем, вероятно, отчасти и объясняется популярное представление о том, что некроманты приносили в жертву детей. И, наконец, важнейшим нововведением в некромантической традиции стали методы реанимации — оживления трупов. В основе их лежали все те же методы эвокации, а в «реальном» мире им, вероятно, соответствовали некромантические манипуляции с частями тела умершего (глава 13).

* * *

Основным источником сведений об античных ритуалах эвокации для нас является достаточно консервативная традиция некромантических сцен в классической литературе, однако можно полагать, что наименее фантастичные из подробностей этих литературных описаний вполне адекватно отражают обычные обстоятельства, составные элементы и структуру обрядов, проводившихся на практике. Описанный во введении обряд эвокации, к которому прибегнул Одиссей в «Одиссее», лег в основу всех последующих некромантических сцен, встречающихся в античной литературе. Никаких ярко выраженных «магических» элементов в самих подобных обрядах не содержится, хотя Апулей и утверждает, что Одиссей «колдовал <…> над ямою»2. В этой главе мы проанализируем значение различных составляющих обряда из «Одиссеи», проследим дальнейшее развитие этих элементов в литературной традиции некромантических сцен и охарактеризуем новые элементы, возникшие позже и встроенные более или менее непосредственно в схему обряда из «Одиссеи». Доступные литературные источники будут рассматриваться по мере анализа упомянутых элементов.

С самого начала мы сталкиваемся с одним из главных парадоксов в истории некромантии. Как мы продемонстрировали в главе 6, общение с вызванными духами, вероятно, проходило во сне, при инкубации3. Но в литературных описаниях эвокаций человек, вызывающий духов, никогда не погружается в сон в ходе обряда. Духи приходят к нему наяву, и заклинатель беседует с ними непосредственно. Вполне возможно, люди верили, что во время эвокаций иногда и впрямь может происходить нечто подобное. Но в любом случае для поэтов такой подход оправдывался стремлением к художественной достоверности: изображая пришествие духов наяву, а не во сне, они получали возможность изобразить их более ярко, выпукло и «осязаемо». Для нас же остается проблема: не так-то просто включить акт инкубации в сложную систему действий, составляющих обряд вызывания в том виде, как он постоянно и почти неизменно описывается в литературных источниках. Я могу лишь указать на это затруднение, но определенного решения предложить не могу. Наиболее правдоподобным представляется, что инкубация следовала за всеми подготовительными действиями: обустройством ямы и разведением костра, возлияниями, закланием овец и чтением молитв и заклинаний. Напомним, что Элизий из Терины «принес обычные предварительные жертвы, погрузился в сон и увидел следующее…»4. Меры, необходимые для управления духами, явившимися на зов, принимали, смотря по обстоятельствам, либо до и/или после инкубации, либо мысленно в ходе самого сновидения.

Суть этих базовых обрядов эвокации сводится к тому, что вся их система в целом (яма, возлияния меликратоном5, вином и водой, подношение ячменя, кровавая жертва, всесожжение и молитвы) тождественна обычным жертвоприношениям на могилах умерших, как было показано выше, в главе 1. Некоторые исследователи утверждали, что обычная система жертвоприношений превращалась в «некромантическую», если к ней добавлялось некое магическое «заклинание» (epoide). Однако в «Одиссее» никаких таких особых заклинаний, кроме молитв духам и подземным богам, не упоминается. Более того, их отсутствие настолько бросалось в глаза, что, в конце концов, это упущение попытались исправить: соответствующая интерполяция (по-видимому, за авторством Аристодема Нисского), сохранилась во фрагменте в «Кестах» («Магических вышивках») Юлия Африкана. Высказывалась также гипотеза, что стандартная система жертвоприношений преображалась в некромантическую операцию, если ее проводили не на могиле, а у некоего входа в подземный мир. Однако известно, что некромантией благополучно занимались и на могилах6.

Предварительное очищение. Первые свидетельства того, что ритуалы вопрошания умерших должны были предваряться очистительными обрядами, появляются только в период Империи. Очищение могло совершаться над человеком, проводящим эвокацию, над местом эвокации или, в случае реанимации, над телом, предназначенным к оживлению. Примеры двух последних практик дают Тиресий у Стация, очищающий место обряда внутренностями овцы, серой, свежесобранными травами и заклинаниями7, и Медея у Овидия, которая очищает Эсона серой перед обрядом реанимации-омоложения8. Очищением человека и места предваряется беседа Фессала с Асклепием, вместо которой с равным успехом могла быть проведена и некромантическая операция совещания с духом умершего9. В течение трех дней Фессал соблюдал чистоту (постился?), после чего закрылся в чистой комнате для беседы с божеством. О практике личного очищения сохранились и более подробные сведения. Менипп у Лукиана перед «путешествием в подземный мир» очищается в течение двадцати девяти дней. Каждый день на протяжении этого периода Митробарзан омывает его до зари на берегу Евфрата. При этом маг произносит длинные и сложные заклинания, призывая демонов, а затем трижды плюет Мениппу в лицо. Они возвращаются домой, не глядя ни на кого из встречных. Едят они только орехи, а пьют — только молоко, меликратон и воду из Хоаспа. Спят — под открытым небом, на траве. В ночь перед операцией Митробарзан омывает Мениппа в водах другой реки — Тигра, затем обходит вокруг него, чтобы защитить его подземных теней (phasmata) и отводит домой; при этом Менипп всю дорогу пятится задом10. Схожее личное очищение предшествовало спуску в подземное прорицалище Трофония, через которое Менипп возвратился из своего путешествия. Вопрошающий должен был несколько дней прожить в особом здании — храме Доброго демона и Доброго случая. На протяжении этого срока он не должен был пользоваться горячей водой: омываться ему дозволялось только в реке Геркине. Он приносил многочисленные жертвы различным божествам, мясо шло в пищу, а предсказатель рассматривал внутренности жертв и определял, благосклонно ли примет Трофоний этого просителя. В ночь перед вопрошанием проводились дополнительные очистительные обряды. В жертву над ямой приносили барана, призывая имя Агамеда; внутренности этого животного, опять-таки, изучали в поисках окончательного знамения. Если оно было благоприятным, двое мальчиков-«Гермесов» умащали вопрошающего оливковым маслом и омывали в водах Геркины. Затем он должен был испить из двух источников — Леты и Мнемосины, Забвения и Памяти11. Вопрошающий в храме Амфиарая тоже должен был очиститься, принеся в жертву барана ему и другим божествам, с которыми он делил свой жертвенник12.

Эней у Вергилия перед своей некромантической операцией тоже проводит очистительные обряды, но парадоксальным образом: он погребает тело рулевого Мизена, чтобы очистить себя и своих спутников от скверны, которую навлекла на них его гибель13. Казалось бы, непогребенный Мизен скорее помог бы в некромантическом обряде, чем стал бы ему мешать. Остается предположить, что суть и структура подлинных некромантических обрядов очищения оказались для Вергилия не так важны, как возможность продемонстрировать исключительное благочестие своего героя.

Время вопрошания. Некромантические вопрошания, как правило, проводились ночью — во время, когда над миром властвовали духи. Ночь — самое естественное время для инкубации, обычного способа некиомантии, т.е. общения с духами на могилах. Фрагмент некромантической молитвы в «Феспротах» Алексиса обращен не только к Гермесу, но и к оку ночи, облаченной в темные одежды. Эней у Вергилия перед нисхождением в подземный мир приносит чернорунную овцу в жертву Ночи как матери Фурий14. В идеале, обряд начинается в полночь и длится до рассвета, когда духам приходится вернуться в свои могилы или в подземный мир: именно так ведут себя призраки Анхиза у Вергилия (в пятой книге «Энеиды»)15, Лаия у Стация16, Филиннионы у Флегона17 и Ахилла у Филострата18. Объяснение самого этого принципа Проперций вкладывает в уста духа Кинфии (4.7.87—92)19. Автор «Одиссеи» дерзко переносит ночь из временного измерения в пространственное: чтобы исполнить свои обряды, Одиссей отправляется в сумрачную страну Ночи20, а по завершении ритуала возвращается в страну Рассвета21. Секст у Лукана обращается к Эрихто в полуночный час, когда солнце светит по другую сторону земли22, а завершается их обряд, опять-таки, на рассвете23. Гиперборейский маг у Лукиана24 тоже вызывает дух отца Главкия в полночь. В греческих магических папирусах полночь указывается как подобающее время для некромантических операций с человеческими и ослиными черепами25. Но в Египте обряды некромантии могли начинаться и на закате. К этому времени в греческих магических папирусах приурочено начало другого некромантического ритуала с человеческим черепом26; и тогда же начинает свой обряд (которому предстоит завершиться лишь на рассвете) колдунья у Гелиодора27. У Энея сложные ритуалы занимают все ночь, так что беседовать с духами он начинает только перед рассветом. Но в данном случае это не становится препятствием, поскольку он не вызывает духов в земной мир, а сам нисходит в подземное царство28. Однако у Апулея Затклас ухитряется втиснуть свое экспресс-вызывание Телефрона в последние несколько минут ночи, поскольку божественная сила, с которой он работает, исходит от солнца и обращать свою молитву он вынужден к дневному светилу на восходе29. Вопрошающему нередко приходится учитывать временные ограничения. Так, у Силия мертвая Сивилла постоянно напоминает Сципиону о том, сколько времени у него осталось на вопрошание и со сколькими духами за это время можно успеть побеседовать. Единственный бесспорный пример некромантической операции, проводившейся в дневное время, встречается в «Персах» Эсхила, но в данном случае отступление от правил объясняется художественной условностью: все действие трагедии должно было уложиться в один день30.

Тьму, необходимую для некромантической операции, могли также обеспечить место ее проведения и личность самого некроманта. Как мы уже видели в главе 2, обряды некромантии могли проводить в пещерах и густых лесах, потому что в подобных местах темно даже днем. Эрихто своим колдовством сгущает ночную тьму и сама окутывается пеленой мглы31. Слепец Тиресий у Стация постоянно обитает во тьме; но когда духи являются на его зов, тьма расступается и черный туман спадает с его лица32.

Но как бы ни важна была тьма, в идеале некромантические обряды следовало проводить в полнолуние. Гиперборейский маг у Лукиана призывает тень отца Главкия в полночь при полной луне33. Подготовительные очищения Мениппа у того же Лукиана начинаются в ночь полнолуния, а собственно вопрошание духов происходит в полнолуние следующего месяца34. Колдунья у Гелиодора действует на третью ночь после полнолуния35. Медея у Овидия также выбирает полночь полнолуния для обряда омоложения Эсона36. Такой выбор времени расходится с датами обычных жертвоприношений умершим, которые обычно совершали после 20-го дня37 календарного месяца38. Согласно гороскопам из греческих магических папирусов, некромантии благоприятствовали Весы39. В соломоновом трактате из числа византийских магических текстов рекомендуются Рыбы, в боннском трактате — пятница, а еще в одном астрологическом трактате — девятый час субботы40.

Теоретически, особенно удачными днями для некромантии должны были бы считаться праздники, по которым души умерших приходили навестить живых, однако никаких прямых свидетельств в пользу этого нет. В Афинах такими праздниками были Анфестерии41 и Генесии42, а в Риме — Паренталии, Лемурии43 и отмечавшееся раз в три года открытие мундуса —двери в подземный мир, через которую могли выходить духи44.

Яма и огонь. Некромантический ритуал обыкновенно выстраивался вокруг двух основных точек: ямы (bothros) для крови и возлияний и огня для сжигания жертвенных даров. Так обстоит дело уже в «Одиссее», а у Гелиодора45 обряд уже совершенно отчетливо структурируется вокруг ямы и двух костров, между которыми мечется колдунья (вероятно, двигаясь по кругу, как мы еще увидим). По общему правилу, подношения, помещавшиеся на край или внутрь ямы, предназначались для духов, а жертвы, бросаемые в костер, — для подземных богов46. Но иногда весь ритуал мог сосредоточиваться вокруг одной-единственной точки — в случае, если костер разводили прямо в яме. Тем самым яма превращалась в алтарь для служения подземным силам вообще — подобающим образом перевернутый47. Копать яму мечом, как это делал Одиссей у Гомера, было не обязательно: ведьма, впавшая в животное неистовство, могла вырыть ее собственными ногтями, как Канидия и Сагана у Горация48. У Одиссея яма была «в локоть один шириной и длиною» — и, по всей вероятности, не квадратная, а круглая49. Он вылил кровь в яму, а возлияния совершил вокруг нее, но в других описаниях и кровь, и возлияния могут помещаться вместе — либо внутри, либо вокруг ямы50. Поскольку через яму подношения отправлялись вниз, к духам, сами духи, в свою очередь, иногда могли подниматься через ту же яму вверх. Во всяком случае, Гораций, по-видимому, подразумевает, что Канидия и Сагана вызывают духов прямо из ямы, а у Лукиана дух выглядывает через жертвенную яму на краю могилы51. В художественных описаниях некромантических ритуалов, когда земля чудесным образом расступается и дает теням дорогу в мир живых, эпицентром разлома, по-видимому, становится именно яма52. В некромантическом обряде из «Фиваиды» Стация используется целых девять ям53 — но, возможно, лишь потому, что этот автор хотел «переплюнуть» своих предшественников, изображавших сцены некромантии. Латинские поэты вообще преувеличивали роль подземных богов в некромантических обрядах — и, соответственно, приумножали размер и количество костров, необходимых для ритуала. Эней у Вергилия возводит жертвенные алтари для Аида и сжигает на них туши быков54. Тиресий у Сенеки сжигает на костре «чернорунных овец» и «темных телиц»55. У Стация же Тиресий слагает отдельные жертвенные костры для Гекаты, Фурий, Аида и Персефоны56.

Возлияния. В некромантии и для подношения умершим вообще совершались возлияния-choai (при которых напиток выливался на землю полностью), а не символические возлияния-spondai (при которых для божества выплескивали только часть напитка из чаши)57. Возлияния выполняли две основные функции: умилостивительную и животворную. Все жидкости, использовавшиеся для возлияний, способны либо задобрить и успокоить духа или божество, как говорит Эсхил58, либо оказать некое магическое воздействие и, в частности, вызвать тень умершего, как указывает Еврипид. Вода утоляет жажду и омывает тело59. Молоко утешает младенцев. Мед сладок на вкус60. Вино тоже обладает сладким вкусом и смягчает сердце при опьянении61. К жидкостям, перечисленным у Гомера, Эсхил добавляет оливковое масло, которое также обладает смягчающим действием62.

Эти продукты вкупе с зерном представляли собой основу обычного деревенского питания живых и, следовательно, символизировали также плодородие в целом63. Любопытен фрагмент из Еврипида, содержащий молитву к Аиду перед началом некромантического ритуала. Молящийся совершает возлияние, подношение зерном (pelanos) и «безогненную жертву панкарпеи». Панкарпея (pankarpeia) в буквальном переводе означает «все плоды», на практике же так назывался пирог или похлебка с медом и фруктами всевозможных сортов64. Складывается впечатление, что дары, символизировавшие плодородие, временно наделяли духов жизненной силой65. Примечательно, что маслина — вечнозеленое растение. Поскольку меликратон давали новорожденным, для возрожденных он тоже был весьма уместной пищей — и, к тому же, напоминал пищу бессмертных: нектар и амброзию66. Живой человек, отказываясь от этих ценных продуктов, выражал таким образом скорбь по умершему, что, в свою очередь, могло призвать тень оплакиваемого покойника из загробного мира67. Впрочем, как это ни парадоксально, подношения могли также воздавать почести бесплодию смерти. Так, призраку Дария у Эсхила подносят «девственные» дары: воду из «девственных ключей», вино от дикой лозы и молоко от «юницы», то есть молодой коровы, не ходившей под ярмом. Сообразно этому подходу уже у Гомера в жертву мертвым приносят «корову, тельцов не имевшую»68.

Отдельным элементам возлияний могло придаваться дополнительное значение. Кропление водой (и другими жидкостями) вокруг ямы напоминает очистительный обряд69. Кроме того, сама вода мыслилась как хтоническая стихия70. Красное вино подобно крови, а при возлиянии — проливаемой крови жертвы71. Иногда возлияние вином совершалось отдельно от прочих подношений и иным образом: у Сенеки Тиресий творит его левой рукой, а у Стация — совершает первым из всех возлияний и повторяет девятикратно72. Белое молоко символически рассеивает зловещую тьму73. Мед — природный антисептик и консервант, и души умерших могли осмысляться как производящие его пчелы. Колдунья у Гелиодора вкладывает дополнительный смысл в подношение зерном, изготовив из него своего рода «куклу вуду» — «печенье, на сале, вылепленное наподобие человека»74.

Кроме того, мертвым могли подносить и другую твердую (не мясную) пищу. Часто в качестве жертвенных даров использовали яйца — еще один символ плодородия75. Некромантку с краснофигурной амфоры из Кум (см. илл. 10) иногда изображали возлагающей куриные яйца для духов на маленький жертвенник76.

Жертвоприношение и кровь. Судя по всему, провести некромантический ритуал было возможно и без кровавой жертвы. Заклание животных не упоминается ни в эпизоде вызывании Дария из «Персов» Эсхила77, ни в некромантическом фрагменте Еврипида, где, по-видимому, перечислены все подношения, сделанные в ходе обряда, а панкарпея описана как «безогненная жертва»78. Некоторые исследователи полагают, что из трагедийных некромантических эпизодов жертвоприношения исключались лишь потому, что их слишком сложно изобразить на сцене79. Однако и Аполлоний Тианский вызывает дух Ахилла лишь при помощи индийского заклинания, но без кровавых жертв, которых чурался, как и все пифагорейцы — сторонники вегетарианства80. При этом из слов Филострата можно сделать вывод, что основу обычной практики вызывания составляло жертвоприношение овцы (oude arnon haimati psychagogesas)81. И все же ни Эрихто у Лукана, ни старуха из Бессы у Гелиодора не приносят кровавых жертв непосредственно в ходе обряда, хотя обе используют кровь82.

В тех случаях, когда некромантический обряд включал в себя заклание животных, в жертву обычно приносили одну или двух черных овец. И баран, и овца, которых принес в жертву Одиссей, были, по всей вероятности, черными. Использованное у Гомера выражение «баран и черная овца» не исключает, что баран тоже был черной масти. То же самое относится и к обещанным впоследствии жертвам: Одиссей сулит принести усопшим в жертву «корову, тельцов не имевшую» и «черного, лучшего в стаде барана»83. Чернота жертвенных животных — дань уважения тьме подземного мира и, возможно, темноте самих духов-теней84. Даже кровь жертв именуется при этом «темнооблачной» (kelainephes)85. В стремлении превзойти своих поэтических предшественников, вообще типичном для латинской традиции, римские поэты многократно умножают количество жертв. Эней у Вергилия жертвует в ходе одного-единственного обряда «четырех тельцов черноспинных», «телицу», «овцу чернорунную» и неопределенное количество быков86. Тиресий у Сенеки и Стация приносит в жертву столь же неопределенное множество овец и телиц (в первом случае) или быков и коней (во втором), всех без исключения черных87. Жертвовали в некромантических ритуалах и не столь крупных животных. В «Орфической аргонавтике» Орфей приносит в жертву трех черных щенков, чтобы призвать Гекату (черные собаки были традиционным жертвоприношением для этой богини)88. Эней из Газы сообщает, что халдеи, египтяне и греки вызывали души Гомера, Орфея, Форонея и Кекропса, чертя магические письмена и принося в жертву петухов89.

Одиссей обращает жертвенных животных головой «к Эребу», т.е. склоняет им шеи (тогда как при жертвоприношении олимпийцам голова жертвы, наоборот, должна быть поднята к небу), а сам устремляет взор к реке Океан. Очевидно, в момент заклания направление взгляда устанавливает магическую связь с целью обряда, — именно поэтому Одиссей должен смотреть в сторону мира живых, если хочет в него вернуться90. Эти же мотивы присутствуют и в ритуальных очищениях Мениппа, предшествующих некромантической операции: возвращаясь домой после ежедневного омовения в реке Евфрат, Менипп не смотрит на живых, а после заключительного омовения в водах Тигра всю дорогу до дома пятится задом91. Возможно, он избегает зрительного контакта с живыми еще и по другой причине, а именно — для того, чтобы освободиться от привязанности к ним и таким образом облегчить себе нисхождение в подземный мир. Одиссей же отводит взор от ямы еще и ради духов, потому что им явно не нравится, когда на них смотрят, особенно в тот миг, когда они только появляются из-под земли. Вспомним, что тень Эвридики возвращается в подземный мир тотчас же, как только Орфей бросает на нее взгляд92. То же самое происходит и с тенью Филиннион, когда за ней попытались подсмотреть ее родители93. Поэтому при ритуальных встречах с душами усопших (как в селинунтских обрядах умиротворения гневных теней94 или в ритуалах римских Лемурий95) и с божествами подземного мира (такими как Геката96) нередко предписывалось отводить взгляд в сторону. По словам Плиния, маги полагали, что тени вообще не позволяют смотреть на себя людям с веснушками и не будут им повиноваться97. Стаций сообщает нам исключение, подтверждающее правило: его Тиресий просит тень Лая взглянуть ему прямо в лицо — но Тиресий, как известно, слеп98. В «Эдипе» Сенеки Тиресий гонит жертвенный скот к месту заклания задом наперед (retro)99. Возможно, здесь символически выворачивается наизнанку представление о том, что при жертвоприношении олимпийским богам животные должны следовать к жертвеннику добровольно. Для заклания не обязательно использовать меч: ведьмы у Горация разрывают горло жертвы — единственной черной овцы — собственными зубами100.

В «Одиссее» и в «Пунике» Силия Италика различные части жертвенного животного предназначаются для разных целей101. Кровь выпускают в яму для духов, а освежеванную тушу сжигают на костре в жертву подземным богам (вообще, для подземных богов совершают всесожжения, а жертвы олимпийцам съедают)102. В «Одиссее» прослеживается представление о том, что кровь отчасти возвращает духам утраченную телесность и восстанавливает физические механизмы речи наряду со способностями к восприятию и мышлению; однако эта идея не получает убедительного развития103. В «Тускуланских беседах» Цицерона цитируется поэтический фрагмент, согласно которому духов вызывает из Аверна «соленая» («salso») кровь жертв. Не исключено, что это искаженное «falso» («подменная»), из чего следует вывод, что кровь животных служила заменой человеческой крови104. В некромантическом обряде, описанном у Гелиодора, используется человеческая кровь: старуха из Бессы взрезает мечом собственную руку105. Медея у Сенеки тоже проливает кровь из собственной руки на алтарь Гекаты, взывая к ней о помощи в изготовлении отравленного свадебного платья для Главки-Креусы106. Кровь могла применяться и в некромантических обрядах другого типа. В некоторых магических ритуалах из греческих магических папирусов ее предписывается использовать вместо чернил107, а иногда кровь служила жидкостью для леканомантии108. В «Вызывателях душ» Эсхила кровь изливается прямо в озеро109, и не исключено, что такая процедура была стандартной для озерной некиомантии110. В данном случае озеро, вероятно, принимает на себя функции ямы. Иногда, как ни странно, кровь изливали в огонь, и таким образом она доставалась богам. У Сенеки и Стация кровь жертв сначала собирают в чаши, а затем изливают в костер при всесожжении111. Поскольку, с точки зрения Стация, кровь необходимо влить и в ямы для духов, его Тиресий приносит с собой не только внутренности овец, необходимые для очищения112, но и некоторое количество крови, которой совершает возлияние умершим еще до заклания жертв. Возможно, Сенека и Стаций здесь отчасти следуют Вергилию. Ритуалы, которыми Эней предваряет свою некромантическую операцию, преподносятся как традиционные для некромантического обряда, однако то обстоятельство, что он не вызывает духов из-под земли, а спускается в подземный мир сам, на деле потребовало отклонений от традиции. Так, возлияния вином и елеем совершаются не душам умерших, а богам; к богам же обращены и все молитвы; и, что самое необычное, кровь жертв приходится не изливать в землю, а собирать в чаши, причем с какой целью — так и остается неясным113. В более позднем тексте Гелиодора ведьма тоже изливает кровь из собственной руки не в землю, а в костер114.

Жертвоприношение овцы в яме, совершавшееся в оракульном святилище Трофония в честь Агамеда или же храме Амфиарая — в честь этого прорицателя и нескольких богов, выполняло очистительную функцию. Не исключено, что и в некромантическом обряде овец жертвовали в очистительных целях. В «Одиссее» не сообщается, как поступили со шкурами освежеванных овцы и барана, но, как мы уже видели, имеются указания на то, что шкура, полученная при жертвоприношении в ходе некромантического обряда, использовалась для инкубации: заклинатель засыпал на этой шкуре, чтобы во сне встретиться с духами. Кроме того, овечье руно само по себе может обладать очистительными свойствами: в этом качестве оно, по-видимому, использовалось в Элевсинских мистериях (см. главу 8)115.

Реплики. Значимые реплики, звучащие в некромантических обрядах, можно подразделить на несколько категорий, отчасти пересекающихся между собой: нечленораздельные звуки (см. главу 14); молитвы умершим или обращенные к ним заклинания; молитвы или заклинания, обращенные к подземным богам; клятвы умершим; угрозы умершим и, наконец, угрозы богам. Молиться обычно следовало и умершим, чтобы они восстали из-под земли, и подземным богам, чтобы те их отпустили. Последовательность молитв, приведенная в «Персах» Эсхила116, представляется логичной: здесь обращение к духам следует сразу же за мольбой, обращенной к их подземным владыкам. Тесно взаимосвязаны эти два рода молитвы и у Тиресия Сенеки117. Гомер обычно проводит терминологическое различение между молитвами к мертвым и молитвами к богам, называя первые «litai», а вторые — «euchai». В «Одиссее» молитвы Аиду и Персефоне, от которых зависит успех некромантической операции, необъяснимым образом запаздывают: товарищи Одиссея обращаются к владыкам подземного царства лишь после того, как души вылетают из ямы. Евстафия это обеспокоило, и он предположил, что начальное воззвание к мертвым включало в себя также молитвы Аиду и Персефоне118. Эней у Вергилия, как уже было сказано, молится только подземным богам, потому что он не выводит духов из-под земли, а спускается к ним сам. Эрихто у Лукана, оживляя трупы, тоже обращается напрямую только к властителям подземного мира119. Ведьма у Гелиодора не читает молитв, но напевает что-то на ухо оживляемому трупу120; и не исключено, что при этом она обращается не только к душе умершего, но и к подземным богам, подобно Эрихто, способной посылать вести в подземный мир через уста трупа121.

Со временем спектр подземных богов, к которым могли обращаться в некромантических молитвах, постепенно расширялся122. У Гомера упоминаются только Аид и Персефона123. У Эсхила — Земля, Гермес и Аид124, после чего следует обращение к тени Дария в форме гимна-инвокации125. У Харитона — «царские боги, небесные и подземные»126. В молитве Эрихто у Лукана127 упоминаются Фурии128, Стикс129, Пойны130, Хаос131, Плутон132, Элисий133, Персефона и Геката134, Янитор («Привратник», т.е., возможно, Эак?)135, Фаты136 и Харон137. В молитве Тиресия у Стация138 перечислены Тартар139, Смерть140, Плутон и Пойны141, Персефона142, Харон143, Геката144, Меркурий145, Тисифона (одна из Фурий)146 и Цербер147. Митробарзан у Лукиана148 призывает демонов, Пойн149, Фурий, Гекату, Персефону и многочисленные voces magicae150. Трудно себе представить божества менее хтонические, чем Солнце и Луна, — и, тем не менее, в мире греко-египетских папирусов они выступают как верховные действующие силы151; по крайней мере, Солнце способно вызывать души из могил (см. ниже). Поэтому не удивительно, что жрец Затклас у Апулея в ходе своей некромантической операции обращается из всех богов к одному только Солнцу152, а ведьма у Гелиодора взывает только к Луне (не считая voces magicae)153. Еще в одном магическом папирусе содержится простая молитва к Тоту/Гермесу с просьбой вывести умерших из подземного мира154.

Одиссей клянется по возвращении домой принести усопшим новые жертвы155 не просто потому, что сейчас у него больше нет при себе животных, пригодных для заклания: Цирцея вполне могла бы снабдить его всем необходимым. Назначение этой клятвы иное: дать духам, испившим крови, вескую причину помочь ему, а затем отпустить обратно в страну живых156. Схожим образом, Эрихто у Лукана обещает призванному в мертвое тело духу, что она избавит его от дальнейшего магического принуждения к какой бы то ни было службе, если сейчас он согласится помочь ей в последний раз157, — и исполняет свое обещание158. Тиресий у Стация точно так же сулит даровать Лаию покой в священной земле и отослать его на ладье через Лету159. На табличках с проклятиями тоже встречаются обещания умиротворить неупокоенных духов, если те исполнят просьбу заклинателя160 (как, например, на луврской табличке с проклятием Антиноя, прилагающей к «кукле-вуду»). Связь между проклятиями и упокоением духов прослеживается весьма отчетливо161.

В некромантических обрядах периода Империи часто используется так называемое «второе заклинание». Вначале некромант вежливо и почтительно просит духа восстать из мертвых или умоляет подземных богов отпустить умершего в мир живых. Но если эти просьбы остаются без ответа, он прибегает ко второму заклинанию, которое должно устрашить духа и заставить его явиться против воли. В результате дух обычно приходит сразу же, как только заклинатель начинает читать второе заклинание или даже только угрожает его прочесть; таким образом, подобную угрозу тоже можно рассматривать как своего рода второе заклинание. Когда Тиресий у Сенеки обращается к усопшим во второй раз, голос его звучит более мощно и грозно, и при звуках этого голоса земля тотчас же разверзается162. Но самый яркий пример подобной практики обнаруживается у Лукана163. Потерпев неудачу с первым заклинанием, Эрихто угрожает духу бичами Фурий, перед которыми он вынужден будет бежать из загробного мира в мир живых164. Не останавливаясь на этом, колдунья обращается с угрозами к самим божествам подземного царства. Фуриям она грозит назвать их истинными именами (тем самым обретя над ними полную власть), вывести их на свет и отнять у них власть над мертвыми165, а Гекате — показать ее богам в истинном отвратительном обличье166. Она угрожает поведать всему миру о тайной пище, которую Персефона вкусила под землей и осквернилась из-за этого настолько, что ее мать, Деметра, сама отказалась принять ее обратно в родительский дом (это похоже на угрозу разглашения элевсинских таинств)167. Владыке подземного мира Эрихто грозит светом солнца168.
" Именем Йод Хе Bay Хе человек повелевает Природой. Именем Адонаи он покоряет царства. Тайные же силы, кои составляют владения Гермеса, все как одна повинуются тому, кто знает, как надлежит правильно произносить невыразимое имя Агла."

Изображение

Изображение
Аватара пользователя
ΙΠΣΙΣΣΙΜΥΣ
Магистр Основатель Проекта ОТЗ
Магистр Основатель Проекта ОТЗ
Сообщений: 40250
Зарегистрирован: 19 апр 2013, 23:57

Re: НЕКРОМАНТИЯ В ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ И РИМЕ

Сообщение ΙΠΣΙΣΣΙΜΥΣ »

И, наконец, она угрожает им яростью Демогоргона169 — подземного бога самих подземных богов170. И как только колдунья завершает описание Демогоргона, к трупу, который она пытается поднять, тотчас же возвращается подобие жизни. Схожим образом и Тиресий у Стация вынужден угрожать богам вторым заклинанием, которое откроет истинное имя Гекаты и призовет Демогоргона171. И, опять-таки, при первом же намеке на Демогоргона недра земли разверзаются. У Апулея оживленный труп Телефрона поначалу отказывается отвечать на вопросы Заткласа и просит лишь, чтобы его отпустили. Тогда Затклас обращается к нему уже более гневно и угрожает предать его фуриям172. Великую силу второго заклинания наглядно демонстрирует Гелиодор: первого заклинания его ведьме хватает лишь для того, чтобы труп поднялся на ноги и неопределенно кивнул, но после второго он поднимается снова и начинает говорить членораздельно173. Сирийский маг у Лукиана пользуется схожим приемом в целях экзорцизма: вначале он обращается к злому духу, вселившемуся в тело человека с просьбой уйти, а если тот не повинуется, изгоняет его угрозами174. В одном из греческих магических папирусов, описывающем чары для пробуждения любовного влечения, духу по примеру Эрихто предлагают на выбор кнут и пряник: если дух не исполнит требования заклинателя, ему грозят наказанием, а если исполнит — обещают вознаградить жертвой175.

Обрести власть над духами позволяло также обращение к ним по истинным именам. Возможно, именно поэтому к тени Дария обращаются по имени «Дариан»: Эсхил, должно быть, считал эту форму более близкой к персидскому оригиналу176.

Иногда дозваться погребенного мертвеца было нелегко: приходилось кричать очень громко177. Нередко для того, чтобы привлечь внимание усопшего, заклинатель бьет по земле. Например, в «Троянках» Еврипида Гекуба стучит в землю обеими руками178, а Филострат рассказывает, как Ирод Аттик бросился на землю и принялся стучать по ней, вопия к своей умершей дочери и умоляя, чтобы его погребли вместе с ней179. Схожим образом Алкиона в «Илиаде» бьет руками оземь, взывая к Аиду и Персефоне, и на ее зов отвечает одна из Эриний180. Некоторые исследователи принимают одну из строк некромантической сцены в «Персах» Эсхила за указание на то, что хор барабанит по земле, призывая тень Дария, но другие полагают, что здесь идет речь о магическом отверзании земли, раскрывающейся под действием заклинания, чтобы выпустить духа181.

Движение по кругу. Иногда заклинатель в ходе некромантического обряда совершает круговые движения вокруг главного объекта воздействия. Гелиодор дважды упоминает египетских некромантов, ходящих кругами вокруг мертвых тел. Старуха из Бессы, постоянно метавшаяся между ямой и кострами, между которыми лежал труп ее сына, тоже, по всей вероятности, двигалась по кругу182. Маг-шарлатан у Либания «катается вокруг» (kalindoumenos) могил183. Колдун у Псевдо-Квинлиана привязывает беспокойного духа к его могиле, «окружив» (circumdantur) последнюю вредоносными чарами184. Согласно «Суде», провожатые душ (psyhagogoi) отмечали место, на котором лежало тело неупокоенного духа, и ходили вокруг него кругами, беседуя с духом и выясняя причины его беспокойства185. Не вполне ясный пункт священных законов из Селинунта (ок. 460 до н.э.), содержащий способы избавления от духа-преследователя (см. главу 8), по-видимому, предписывает ходить по кругу, предварительно принеся духу жертвенную пищу и заклав поросенка в честь Зевса186. Принцип кругового движения согласуется с обсуждавшимися выше возлияниями вокруг ямы. Как и эти возлияния, круговое движение определенно предназначалось для очищения места в пределах круга. В то же время круг иногда мыслился как своего рода защитный барьер между живыми и душами умерших, как о том свидетельствует обряд из «Мениппа».Здесь задача не в том, чтобы вызвать определенного духа в мир живых, а, напротив, помочь живому спуститься в царство мертвых. Совершая над Мениппом предварительные обряды очищения, Митробарзан обходит его по кругу, чтобы тот «не пострадал от подземных теней»187. Греки нередко обносили вокруг очищаемого человека или места туши жертвенных животных188 и даже обводили (живьем) вокруг города прелюбодеев и людей, служивших «козлами отпущения» для всей общины, чтобы очистить их от грехов189.

Обуздание духов. По поводу того, как относились духи умерших к тому, что их вызывали в мир живых, высказывались различные мнения190. Одни утверждали, что тени жадно стремятся вернуться в земной мир хотя бы ненадолго, другие — напротив, что они делают это весьма неохотно. Обе эти реакции на вызывание порождали определенные проблемы, и существовали особые методы, позволявшие с ними справиться. Рассмотрим для начала положительную реакцию, когда умерший жаждет вернуться к жизни любой ценой. В знаменитом эпизоде из «Одиссеи» Гомера Ахилл заявляет, что лучше жить как последний раб, чем быть царем среди мертвых191. У Стация некий дух, заметивший, как Гермес выводит душу Лаия из подземного мира, предполагает, что того вызвала какая-нибудь фессалийская ведьма, и завидует его удаче192. Прямым или косвенным следствием некромантического обряда зачастую становилось упокоение духа, не находившего себе покоя после смерти, и в этом случае дух, по крайней мере, на каком-то уровне, должен был относиться к заклинателю благожелательно. Многие вызывали из загробного мира души своих умерших возлюбленных, вовсе не считая, что тем самым подвергают их ненужным страданиям. Мужья вызвали покойных жен (Орфей и Эвридика [?]; Периандр и Мелисса), другие мужчины — любовниц (Гарпал и Пифионика) или любовников (Адриан и Антоний), жены — мужей (Лаодика и Протесилай, Атосса и Дарий), отцы — сыновей (Элизий и Евтиной), а сыновья — отцов (Остан старший и Остан младший; Главкий и Алексикл). И те, кто давал добровольное согласие после смерти служить некромантам (см. главу 1), едва ли предполагали, что это причинит им какие-либо излишние страдания. В некромантических церемониях мертвым приносили такие же дары, как и в обычных поминальных обрядах, а последние, несомненно, были им угодны.

Таким образом, поднося дары мертвецам, некромант рисковал столкнуться с целой ордой теней, жаждущих получить свою долю угощения. На зов Одиссея является несметная толпа незамужних дев и неженатых юношей, стариков и израненных воинов; и все они стремятся приблизиться к яме с кровью, напирая со всех сторон с ужасными криками и ввергая Одиссея в ужас193. Поэтому заклинатель должен быть способен отогнать незваных духов от крови и выбрать лишь тех, с кем он желает беседовать. Одиссей отгоняет духов мечом (вероятно, не железным, а бронзовым) и подпускает к крови только Тиресия и несколько других избранных теней194. Духи бесплотны, и, казалось бы, меч должен проходить сквозь них, не причиняя вреда, подобно тому как руки Одиссея проходят сквозь призрак матери, когда он тщетно пытается обнять ее195. Однако у Силия Италика живая Сивилла велит Сципиону разрубить мечом на части любую тень, которая посмеет приблизиться к крови прежде, чем умершая Сивилла, которую тот намеревается вызывать196. Согласно комментариям Сервия, принося черную овцу в жертву Ночи и телицу — в жертве Персефоне, Эней убивает их собственным мечом именно для того, чтобы освятить этот меч для возможной схватки с духами; и этот же меч он вынимает из ножен, вступая в подземный мир197. По-видимому, меч служит своего рода оберегом для вопрошающего. Выше мы предположили, что меч, которым отгонял духов Одиссей, был, вопреки толкованию схолиаста, не железным, а бронзовым: вероятнее всего, это тот же «медноострый меч», которым он ранее вырыл яму и заклал жертвенных животных198. Считалось, что оба эти металла — и бронза, и железо — имеют власть над сверхъестественными силами. Псевдо-Ликофрон описывает меч Одиссея как «ужас подземных»199. Даже звон бронзы или железа — и тот уже устрашает духов200. Возможно, именно поэтому Эрихто режет трупы ножом из магнитного железняка201. Колдунья у Гелиодора размахивает мечом, скача между костром и ямой202. Впрочем, с какой именно целью она это делает, неясно: о явлении незваных духов здесь ничего не сказано. При помощи металла призраков можно не только отпугнуть, но и сковать: у Псевдо-Квинтилиана маг приковывает беспокойного духа к его могиле камнями и железом203; железом к камню пригвождают бронзовую статую духа Актеона204. В «Фиваиде» Стация дочь Тиресия Манто читает заклинание, которое отгоняет наполненную тенями ладью Харона обратно к дальнему берегу Стикса, чтобы Тиресий мог спокойно выбрать того, с кем желает поговорить, а именно — Лаия205. Одиссей у Гомера не исполняет никаких формальных действий, завершающих церемонию, а просто бежит с места обряда, испугавшись, что Персефона вышлет против него голову Горгоны206. Возможно, Гомер полагал, что разогнать призраков способна одна лишь Персефона207. Во времена Римской империи считалось, что духов можно изгнать, побрызгав на них молоком. У Стация Манто по велению Тиресия окропляет призраков молоком и велит покинуть рощу208. Таким же способом отсылает духов колдунья у Тибулла209. Возможно, за этим стояло представление, что капли молока коснутся всех частей «тела» призрака и, получив таким образом символическое подношение, он сможет удалиться с честью210. В одном леканомантическом рецепте из греческих магических папирусов приводится заклинание, изгоняющее духа по окончании операции211. Для того чтобы завершить сеанс оживления трупа, никаких специальных методов обычно не требуется: произнеся свое пророчество, труп тотчас же падает бездыханным212. Однако Лукан придерживается иного мнения: поскольку естественным путем умереть можно только однажды, оживленный труп будет жить вечно, если только не умертвить его вторично при помощи особых заклинаний и зелий213.

Теперь рассмотрим негативную реакцию на вызывание. За ней, по-видимому, стоит представление о том, что некромантические обряды тревожат духов, уже обретших покой или сильно привязавшихся к загробному миру. У Апулея Телефрон, оживленный Заткласом, молит мага оставить его в покое214. У Гелиодора дух, возвращенный в тело, приходит в такую ярость, что предрекает смерть собственной матери, оживившей его215. Сервий производит слово Orcus («Орк»), латинское название подземного мира, от греческого horkos («клятва») и поясняет, что мертвые дают клятву не помогать живым216. Дух Остана у Псевдо-Демокрита заявляет, что некий демон не позволит ему раскрыть тайны алхимии, но соглашается указать, где найти его книги, в которых записаны эти тайны217. В некоторых случаях, как уже говорилось, призраки не выносят взгляда живых. Иногда считалось также, что дух умершего может покинуть подземный мир лишь на строго ограниченное время. Тень Дария у Эсхила велит вызвавшей его Атоссе поторопиться с вопросами, чтобы он успел вернуться в срок218. Протесилаю дозволяют вернуться из загробного мира к Лаодамии только на один день, а по другой версии — всего лишь на три часа219. В результате духи нередко стремятся ускользнуть от заклинателя при первой возможности, оставив его вопросы без ответов. Так поступает дух Анхиза с Энеем220 и дух Деменеты с Евкратом221. Особенно неохотно духи возвращаются в оживляемые трупы; Лукан объясняет это тем, что воссоединение со своим бывшим телом подобно второй смерти222.

В связи с этим были разработаны методы удержания вызванных духов, хотя о них известно меньше, чем о способах изгнания. Та же колдунья Тибулла, которая изгоняла призраков, кропя на них молоком, умела при необходимости и удерживать (tenet) духов магической речью. У Плиния попадается краткое, но интригующее упоминание о некоем «удерживающем камне» (synochitis), при помощи которого маги не позволяли вызванным духам удалиться раньше срока (см. главу 12)223. Сервий утверждает, будто одного и того же духа нельзя вызвать дважды, хотя это, скорее всего, лишь случайная гипотеза, которая понадобилась ему для ответа на вопрос, почему Орфей не смог вернуться за Эвридикой в Аид во второй раз224. Эту гипотезу опровергает, в частности, обещание, которое Эрихто дает вызванному ею духу: освободить его от дальнейшей службы и больше не тревожить225.

Как уже отмечалось в начале этой главы, рассматриваемые здесь практики очень трудно примирить с общим представлением о том, что общение с духами происходит посредством инкубации, то есть в священных сновидениях. Остается предполагать, что все эти обряды совершались либо во сне (иными словами, заклинателю попросту снилось, что он совершает некромантическую церемонию), либо в отрыве от инкубации — до или после нее, смотря по обстоятельствам. В самом ли деле ведьма у Гелиодора оживила труп? Быть может, перед погружением в сон заклинатель размахивал мечом, чтобы отогнать незваных, но пока еще незримых духов? Или потрясал жезлом — чтобы привлечь именно того духа, с которым желал беседовать (см. следующей раздел)? А затем, пробудившись, кропил вокруг себя молоком, чтобы замешкавшиеся духи смогли, наконец, удалиться?

Жезлы. Прямых указаний на то, что в некромантии использовались жезлы, не сохранилось, но косвенные свидетельства в пользу этого достаточно сильны. В «Одиссее» Гермес, божественный вожатай душ, извлекает из тел души убитых женихов и уводит их в подземный мир при помощи золотого жезла-рабда (rhabdos) — жезла, который также позволял магическим образом погружать людей в сон и пробуждать спящих226. С этим жезлом особой формы — кадуцеем — Гермес изображен на вазе Эльпенора в сцене заклинания духа Эльпенора Одиссеем (см. главу 4, илл. 8). Буркерт рассматривает Гермеса в роли заклинателя душ как образ шамана227. Здесь, вероятно, стоит вспомнить и золотую стрелу, на которой летела душа Абарида228. Клеарх сообщает, что Аристотель убедился в бессмертии души, когда увидел, как некий муж, коснувшись спящего мальчика «жезлом, заклинающим души» (psychoulkos rhabdos), исторг душу из его тела и повел ее, за собой, направляя этим жезлом. Мальчику наносили удары, но тело его оставалось нечувствительным к боли. Затем тот муж снова коснулся его жезлом, после чего душа вернулась в тело, и мальчик рассказал, что с ним произошло229.

В эпизоде беседы Одиссея с тенями умерших Гомер не упоминает ни о каком жезле, однако функции жезла здесь может исполнять меч в руках героя. Цирцея, которая, как предполагалось выше, неким тайным образом управляет некромантической операцией Одиссея, владеет волшебным жезлом (rhabdos), при помощи которого можно превращать людей в животных230 и которому противопоставляется меч Одиссея231. Но ближайший аналог жезла в самой этой сцене некромантического обряда — посох Тиресия, который, так же как и Гермесов жезл, был золотым232. Не исключено, что на одном из этапов развития легенды Тиресий стоял по ту же сторону ямы, что и Одиссей, наставляя его в искусстве некромантии (как Сивилла — Энея, Эрихто — Секста Помпея, а Митробарзан — Мениппа)233.

Слепой Эдип у Еврипида, описывая свой выход из тьмы на свет при помощи метафоры вызывания тени из царства мертвых, обращается к Антигоне со словами: «Зачем ты, дева, призывом мне посох вручила?» Если в обычае некромантов было использовать посохи для изведения духов из подземного мира, то эта странная реплика получает вполне удовлетворительное объяснение234.

Некоторые заклинательницы духов из некромантических сцен Кумского живописца держат в руках ветви235; возможно, ветвь отчасти исполняла функции некромантического жезла. Как мы уже видели, женщины, изображенные на этих сценах, по всей вероятности, связаны с образом Кумской сивиллы (см. главу 9). Поэтому не исключено, что схожие функции выполняла и золотая ветвь, подобная омеле, которую Эней у Вергилия срывает в лесу Аверна236 и с которой Сивилла спускается в подземный мир, как сам Эней — со своим мечом. Эту ветвь она предъявляет Харону, чтобы тот принял их на борт своей ладьи237, а затем оставляет ее у врат Персефоны238. Происхождение и смысл образа этой ветви издавна вызывало споры в научных кругах, не разрешившиеся и по сей день. Гипотеза Гейне и Кларка о ее функциональном тождестве золотому жезлу Гермеса кажется вполне правдоподобной239. Однако известно и множество других версий. Корнут, согласно Макробию, полагал, что золотая ветвь — не более чем вымысел Вергилия240. Сервий возводит этот образ к культу близлежащего озера Неми, отмечая, однако, что другие связывают его с ветвями, которые несли посвященные в ходе мистерий241. Фрэзер, как известно, принимает первую из двух этих версий242, а Норден — вторую243. Как бы то ни было, в тот момент, когда Эней срывает эту ветвь, она покрыта золотыми листьями. Значимы ли эти листья сами по себе? Они напоминают — по крайней мере, на первый взгляд, — золотые пластины, с которыми хоронили посвященных в орфические мистерии. На этих пластинах содержались наставления о том, как вести себя в загробном мире и как говорить со стражами, чтобы те не чинили душе препятствий244. Именно такая задача и стоит перед Энеем; и примечательно, что на развилке дорог в подземном царстве Эней выбирает правый путь245 — точь-в-точь, как советуют надписи на этих орфических пластинах246. Современные ученые нередко называют орфические пластины «листками»; вероятно, это можно было бы сбросить со счетов, если бы не то немаловажное обстоятельство, что орфические пластины, найденные в Пелинне, вырезаны в форме листьев плюща247. Сенека вскользь упоминает о некоей ветви, которой потрясает Тиресий в обряде вызывания Лаия248 (порода дерева не указана; возможно, Сенека всего лишь следует здесь за Вергилием или опирается на более масштабную традицию использования жезлов в некромантических ритуалах).

Куклы. В этом и следующем разделах мы рассмотрим два аксессуара, игравших второстепенную роль в некромантической традиции, а именно — куклы и перстни. Куклы использовались (уже в Микенский период) для упокоения призраков, а также для того, чтобы духи с их помощью могли наложить связывающие чары на живых (подобные практики применялись уже в период архаики). В первом случае кукла «замещала» призрака, во втором — живую жертву, и в обоих случаях предназначалась для того, чтобы ограничить возможности обозначенного ею лица. Каким образом первая методика превратилась во вторую, остается загадкой. Возможно, поначалу в ритуал упокоения духов попросту включались имена живых, которые так или иначе мешали заклинателю, и духа просили (помимо прочего), забрать с собой душу живого человека. С развитием практики проклятий за куклой закрепилась функция косвенного заместителя этого живого человека, хотя изначально она служила прямым заместителем неупокоенного духа249.

Единственный простой пример использования куклы в некромантии обнаруживается в описании Гелиодора. Здесь колдунья лепит куклу из пшеничного теста, венчает ее лавром и укропом и бросает в огонь250. Канидия и Сагана у Горация тоже используют в связи с некромантическим обрядом пару кукол: большую из (черной?) шерсти, которая символически грозит маленькой, восковой, после чего восковую куклу сжигают251. Но пара кукол и сжигание восковой фигурки — это атрибуты любовной магии, так что Гораций, очевидно, смешал в своем описании некромантический ритуал с эротическим связывающим проклятием252. Вопрос о том, полагал ли Гораций, что куклы используются и в чисто некромантических целях, остается открытым. В «Орфической Аргонавтике» Орфей вызывает с помощью Медеи множество подземных сущностей, в том числе Гекату (в параллельном эпизоде из «Аргонавтики» Аполлония сцена вызывания Гекаты Ясоном по указаниям Медеи носит ярко выраженный некромантический характер)253. При этом Орфей сообщает, что в ходе этой операции он слепил множество фигурок из ячменного теста (ouloplasmata), бросил их в огонь, разведенный в яме, и заклал трех черных щенков в жертву мертвым. Термин ouloplasmata, встречающийся только в этом тексте, может с равным успехом происходить как от oulos — «ячмень», так и от oulos — «шерсть»254. Вполне возможно, что Эмилиан обвиняет Апулея в использовании куклы в некромантических целях. Он утверждает, что Апулею принадлежала некая уродливая и страшная статуэтка, которую он описывает то как скелет, то как иссохшую человеческую фигуру, то как выпотрошенный труп, то как нежить, и называет «даймонием» (daimonion); якобы Апулей тайно заказал изготовить ее из какой-то дорогой древесины, чтобы затем использовать для злотворной магии, и с почтением именовал ее «царем» (basileus). Контраргументы Апулея не слишком убедительны: он заявляет, что в действительности это была статуэтка Меркурия (Гермеса, вожатая душ), вырезанная из эбенового дерева (т.е. черная). Рассказ об этом изваянии Апулей завершает несколькими ироническими репликами. Во-первых, он насмешливо замечает, что всякий, кто заявляет, будто эта статуэтка изображает «нежить» (larva), тот сам — вызыватель нежити (larvans, редкий термин). Во-вторых, он призывает на голову Эмилиана издевательское проклятие, обращаясь к Гермесу с просьбой вывести против того всех призраков подземного мира (umbrae, lemures, manes, larvae), все ночные страхи, все могильные ужасы и всех гробовых чудищ, какие ни есть. Очевидно, здесь перечислены те самые функции, которые Эмилиан приписывал этому злополучному изваянию255. Схожее изображение упоминается в одном из греческих магических папирусов, сохранившемся во фрагментах: полая статуэтка Аполлона из лаврового дерева, предназначенная, по всей видимости, для некромантических целей (связанный с ней обряд направлен на получение откровения о будущем и должен проводиться либо на берегу глубокой реки, либо над могилой)256.

Намеки на использование кукол в некромантии встречаются и в двух не менее мрачных по содержанию любовных драмах Еврипида. Значительная часть сохранившихся вариантов мифа о Протесилае и Лаодамии, по-видимому, восходит к утраченной трагедии Еврипида «Протесилай». Проведя лишь одну ночь со своей молодой женой, Протесилай уходит на войну и становится первым греком, погибшим под стенами Трои. Боги подземного мира, сжалившись над убитой горем Лаодамией, возвращают ей тень Протесилая — впрочем, всего на три часа (или на день). Еще до того (или, по некоторым версиям, после) Лаодамия велела изготовить статую Протесилая в натуральную величину, которую держала в своих спальных покоях и брала с собой на ложе. Статуя, согласно различным авторам, была восковой (Овидий), деревянной (Цец) или медной (Гигин). Цец утверждает, что сказку о статуе сочинили на основании того, что Лаодамии явился во сне призрак (eidolon) Протесилая. Гигин сообщает, что отец Лаодамии, Акаст, приказал сжечь статую на погребальном костре, чтобы избавить дочь от мучений. Этот мотив перекликается с практикой погребения изваяний как способа упокоения духов. Странно, однако, что медное изваяние решили сжечь на костре. Возможно, в описании Гигина следует читать cereum («восковое») вместо aereum («медное»); в этом случае его рассказ придет в соответствие с версией Овидия (напомним также, что у Горация колдуньи бросают в огонь восковую куклу). Важно ли в данном отношении, что Лаодамия — фессалиянка?257 По всей вероятности, Еврипид вспоминал Протесилая и, возможно, даже собственную одноименную пьесу, в ходе работы над другой своей трагедией — «Алкестой». Адмет, царь фессалийского города Феры, тоскует по своей умершей жене и собирается заказать мастерам статую по ее образу и подобию, которую он сможет брать к себе на ложе и обнимать по ночам («мастера» здесь — tektones, «плотники», следовательно, подразумевается деревянная статуя). Он призывает тень Алкесты навещать его во сне и печалится, что не наделен певческим даром и не может, подобно Орфею, околдовать своими песнями Аида и Персефону, чтобы те отпустили Алкесту обратно в мир живых258. Таким образом, напрашивается предположение, что статуя может облегчить контакт с духом умершей.

Не исключено, что в некромантии, как и в обрядах упокоения призраков, куклы служили вместилищем для вызванного духа. Очевидно, аналогичную функцию они исполняли и в месопотамских некромантических ритуалах259. Но если так, то зачем кукла понадобилась колдунье Гелиодора, использовавшей как вместилище для духа тело умершего260? Хопфнер предполагает, что духа помещали сначала в куклу, а затем переводили в тело261, но в самом тексте никаких свидетельств в пользу этого не находится. Из всех возможных материалов самым подходящим заместителем тела представляется воск (так, у Апулея части «трупа», отрезанные фессалийскими ведьмами, заменяют восковыми протезами262). Коллар интерпретирует куклу в рассказе Гелиодора совершенно иначе — как замену человеческого жертвоприношения263.

Некоторые греки и римляне верили, что в целительных изваяниях обитают души людей, которых изображают эти статуи. В 70-е годы II века н.э. Афинагор опровергал это убеждение, указывая, что в Александрии Троянской позолоченная целительная статуя его современника Нериллина творила чудеса еще при жизни последнего264. Лукиан описывает домашние статуи Гиппократа и безобразного коринфского полководца Пелиха (последняя — также позолоченная). Эти статуи якобы могли исцелять и насылать болезни, а по ночам сходили со своих постаментов и разгуливали по дому265.

Перстни. Сохранился ряд инструкций по изготовлению перстней, предназначенных, в частности, для некромантических целей. В одном из греческих магических папирусов описывается, как изготовить перстень, дарующий своему носителю власть над умами других людей, открывающий двери, наводящий страдания и болезни, изгоняющий демонов, вызывающий тени умерших, посылающий вещие сны и дающий способность к прорицанию. Ключ к силе такого перстня — вправленный в него камень. Требовалось взять гелиотроп — зеленый халцедон с вкраплениями красной яшмы — и вырезать на нем символ Гелиоса-Солнца: уробороса (змея, свернувшегося кольцом и заглатывающего собственный хвост) с лучистым скарабеем в центре. На оборотной стороне камня полагалось вырезать иероглифами имя Гелиоса. Затем на протяжении четырнадцати дней следовало освящать перстень, читая над ним заклинания (включавшие немало voces magicae) перед восходом солнца. После этого нужно было вскрыть живого петуха, вложить камень в разрез, не повредив внутренностей, и так оставить на один день. Наконец, перстень следовало пробудить — при помощи имени OUPHOR и некой «гисториолы» (сказки-притчи)266. В другом папирусе рассказывается, как изготовить перстень-скарабей Гермеса, который откроет своему носителю помыслы живых и мертвых267. В первой книге магического трактата «Киранид», составленного в IV веке н.э., описывается, как изготовить перстень Немесиды, который тоже можно классифицировать как некромантический. На камне, освященном на алтаре Немесиды, следовало вырезать изображение этой богини с ее атрибутами — линейкой, жезлом и колесом Фортуны. Под камень предписывалось подложить кончик голубиного крыла и часть растения под названием phlomos (коровяк, который в текстах, связанных с прорицанием, именовался также nekua или nekudia — «растение смерти»; подробнее см. главу 12). Считалось, что такой перстень может открыть своему носителю (по-видимому, во сне), в каком возрасте, как и где тот умрет, а прорицания такого рода тесно связаны с некромантией. Кроме того, перстень Немесиды изгонял демонов из одержимых и предотвращал явление злых духов в детских кошмарах268. Таким образом, он давал примерно те же результаты, к которым, согласно другому поверью, вело поедание бобов (см. главу 6), с той лишь разницей, что бобы оказывали общее влияние на сны, а перстень Немесиды был связан с сновидениями частного, некромантического содержания. У Лукиана Евкрат получает от некоего араба магический перстень, который дарует власть над подземными силами — за счет того, что изготовлен из железа, причем особого рода (из гвоздей, использованных при распятии). Столкнувшись в лесу с чудовищной Гекатой и ее псами ростом с индийских слонов, Евкрат поворачивает перстень камнем внутрь. Тотчас Геката топает ногой, земля под нею разверзается, являя взору картины подземного мира, и все чудовища скрываются в провале269.

Облачение. О том, как облачались вопрошающие в некромантических обрядах, известно не так уж много. На того, кто спускался в святилище Трофония, надевали льняной хитон и особую тяжелую обувь, а также (вероятно, не всегда) пурпурный воинский плащ, хотя Аполлоний Тианский благополучно сошел к этому оракулу в своем обычном грубом плаще философа. Что касается специальной обуви, то ее больше нигде не носили, а использовали только в ритуальном контексте270. В некромантических сценах Кумского живописца голова заклинательницы покрыта капюшоном271. Одиссей на иллюстрациях к соответствующему эпизоду «Одиссеи» обычно изображается нагим, как подобает герою272. В литературных описаниях некроманты облачены в погребальные одежды или иные одеяния, так или иначе связанные с подземным мирам. Тиресий у Сенеки предстает в погребальных одеждах и с тисовым венком на голове273; Атосса у Эсхила снимает пышные одеяния и возлагает на голову цветочный венок274. Очевидно, наиболее уместные одежды для некромантии — черные, подобно ризам самой Ночи275. Канидия у Горация облачается в черное для своих некромантических обрядов276. У Аполлония Ясон (по указаниям Медеи) действует так же, когда призывает Гекату277; аналогичным образом поступает и Орфей в параллельном эпизоде из «Орфической аргонавтики»278. Кроме того, следует отметить, что колдуньи во время любых обрядов — и некромантических в том числе — избегали узлов и завязок в одежде (тот, кто связывает духов, сам не должен быть связан). Поэтому Канидия простоволоса и боса, хотя платье у нее «подобрано», т.е. подпоясано. Медея у Овидия совершает обряд омоложения/«оживления» Эсона в распоясанном платье, с распущенными волосами и босиком279.

Вполне вероятно, что пестрые одежды, в которые облачается для своего некромантического ритуала Эрихто у Лукана, исполняют защитную функцию280, подобно шнуркам, скрученным из ниток трех разных цветов281; можно также сравнить их с разноцветными шнурками, которыми обвязаны могильные камни на аттических белофонных лекифах282. Эрихто тоже вплетает в волосы змей, чтобы уподобиться Гекате или фурии283, и эти «вязеницы», по-видимому, тоже служат ей оберегами. Менипп у Лукана в защитных целях использует атрибуты смертных, успешно проникших в подземный мир и благополучно оттуда вернувшихся: дорожную шляпу Одиссея (изображенную на вазе Эльпенора), львиную шкуру Геракла и лиру Орфея. Впрочем, его провожатый Митробарзан надевает мидийское «платье магов»284
" Именем Йод Хе Bay Хе человек повелевает Природой. Именем Адонаи он покоряет царства. Тайные же силы, кои составляют владения Гермеса, все как одна повинуются тому, кто знает, как надлежит правильно произносить невыразимое имя Агла."

Изображение

Изображение
Аватара пользователя
Мелисандра
Сообщений: 343
Зарегистрирован: 04 фев 2014, 14:37

Re: НЕКРОМАНТИЯ В ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ И РИМЕ

Сообщение Мелисандра »

Благодарю Вас, Уважаемый Магистр IPSISIMUS.
Ответить

Вернуться в «Подходы Старых Мастеров Сибирской Школы 2»