Митрохина рубаха
Когда мне было восемь лет, родители отвезли меня на лето в глухую деревеньку Вологодской области. Жили мы в избе у бабы Луши – Лукерьи Петровны Хващёвой. Тогда ей было уже за восемьдесят. Баба Луша была очень яркая, подвижная, говорливая женщина. Свою работу по хозяйству она делала сама, никому не позволяла себе помогать, знала множество песен, загадок, любила поплясать, а мне «дитятке», как она меня называла, на ночь приходила сказывать сказки. Потом, когда уже взрослой девушкой я взялась за штудирование русских народных сказок, среди них ни одной бабиной Лушиной не нашла. Сказки у неё были страшные, жестокие, иногда у меня сердце прямо в пятки уходило, но интерес побеждал. Так вот, слушая эти народные «ужастики», я и засыпала. И лишь повзрослев, я поняла, что слышала уникальные сказки, их можно было бы назвать, как Лукреций свою книгу, - «О природе вещей».
«Жил-был Митроха, - сказывала мне баба Луша, - у того Митрохи был норов злой и глаз нехороший. Как поглядит на девку - у той с женихом не заладится. А Митроха ходит счастливый и только квасок пьёт. Погубил он так тьму девушек. Дошла очередь до красавицы Дуняши. Была Дуняша дочкой богатого мужика, он души в ней не чаял, красны ленты в косы заплетал, с злотой ложечки кормил чаем-сахаром. Посватал её отец за парня из соседней деревни, весной хотели играть свадебку. Только видит Дуняша – положил чёрный свой глаз на неё Митроха, следом ходит, нехорошо говорит. Пошла она к ворожее: «Что мне, бедной-горемычной, делать, скажи, научи, как погибели-змеи избежать?» Дала ей врожея сон-травы. Велела следить, когда Митроха ляжет понежиться под весенним солнцем. Вот тогда-то и окропить его ключевой водой, ключевой водой с сон-травою. Стерегла Дуняша этот час, увидала – запряг Митроха своего конька, пошёл на пахоту. Притаилась Дуняша за кутом, стала ждать. Притомился Митроха, зевнул, отошёл на пригорочек с зелёной травой, прилёг вздремнуть, конька выпустил погулять. Жарко было Митрохе, рубаху он скинул, руки в стороны растянул, глаза зажмурил. Тут выскочила Дуняша из куста, как плеснёт водицей, да от страха взяла и промахнулась: вся водица на рубаху-то и вылилась. А Митроха глаза открыл, захохотал. Пришла домой Дуняша ни жива ни мертва. Однако вроде день проходит, месяц – весна уж в полном разгаре, а всё хорошо. И Митроха с той поры пропал – конёк его ходит сам по себе, травку щиплет, а хозяина нет. Подумала Дуняша, что дело обошлось. Сыграли свадебку. Стали дом строить для молодых. Всем миром выделили лучшую землю. Только год в том доме Дуняша и прожила: буря с ветром налетела, разметала дом, как сухую траву, сынка-первенца вместе с люлькой в реку бросила, потопила, а мужа Дуняшиного задавило бревном. Плачет Дуняша в голос, причитает над родимыми и тут слышит: идёт кто-то с недобрым умыслом. Задрожала она как осиновый листочек, повинилась тёмной головушкой и слышит: «Красна девица, не прячь лица, ты меня сгубила сон-травой, уморила меня сон-травой». Испугалась Дуняша. Глядит, а перед ней в ночи, посреди бури-ветра стоит Митроха, улыбается. Сам он голый по пояс, а рубаху в руке держит, рукава развеваются, подол трещит. И смеётся Митроха жутким хохотом: «На рубахе моей стоять твоему дому. Коли на серёдке, где сердце моё – так стоять ему вечны времена, коли на подоле - так отрясу его враз, коли на рукавах – волнами-водами заполоню, на вороте – стяну петлёю на шее…» С той поры судьба у Дуняши тяжелее нет. Выдадут её замуж, отец отстроит новый дом – а его то водой смоет, то ветром сотрясёт. Никак не найти серёдку, где Митрохино сердце».
- А можно найти? – с жалостью спрашивала я.
- Есть один способ, - отвечала бабка.
- Какой?
- Возьми ивовый прутик, стань спиной к солнцу и иди, пока не пригнёт его к самой земле. Тогда слушайся, куда тебя прутик ведёт, а потом против его движения отмерь сто шагов, посади там жасминный куст, пусть цветёт на будущую весну. У того куста и руби себе дом. Там сердце Митрохи, серёдка рубахи.
- А Дуняша так и сделала?
- В сказке об этом ничего нет.
И я засыпала с острой жалостью к Дуняше.
Только много лет спустя я поняла, что в этой нехитрой сказке иносказательно спрятана мысль о поиске хорошего места для застройки. Если рукава рубахи рассматривать, как берега рек, подол – как открытое ветрам, незащищённое место, а ворот – засасывающее болото, то ясно, что лучше всего ставить дом в сухом высоком центре рубахи, где будет защита от лесов, растущих вокруг, и воды будет вдоволь, и не накроет она дома паводком.
Что же касается прутика, о котором говорила баба Луша, то этим великолепным способом определялась на протяжении тысячелетий пригодность местности для строительства. Специалисты по рытью колодцев были одновременно и специалистами по поиску мест для строительства, и называли их лозоходцами, - по прутику лозы, которым они пользовались для поиска воды. Они великолепно знали ещё в очень далёкой древности, что нельзя строить дома там, где лоза показывает воду. Они знали множество примет, как выбрать наилучшее место для застройки. Собственно говоря, до сих пор метод поиска хорошей земли ничуть не изменился. Местность сама показывает человеку, можно ли на ней полноценно жить. Нужно только уметь наблюдать.
Итак, самое важное в поиске места для будущего дома: он должен стоять на геологически неоднородной местности; под ним не должна протекать подземная река и не должно быть подземных разломов; он должен быть защищён от ветров, от паводков и хорошо освещён.
